Андрей Рудалёв - Никто кроме нас. Статьи о стране и народе

Так вот и возникает вопрос: чем тот же господин Усков отличается от презираемых им людей, распаляемых пропагандой, для которых объект ненависти находится там? Местоположением объекта ненависти и только? Чем он, научившийся с детства, ненавидеть отличается от тех же большевиков, в его терминологии, которые якобы культивировали исключительно эту ненависть? Или это детская такая травма и месть за отсутствие любви? Да и почему он свое юношеское переживание ненависти распространяет на все пространство здесь? Что-то мне подсказывает, что раз человек мыслит категориями болота и жаб, то они и будут преследовать его всю жизнь. От этих своих жаб сложно убежать. Потому как любить надо. Если же окружаешь себя жабами, то они и будут всегда водить вокруг тебя хоровод.

С другой стороны, если будешь настаивать, что Россия – здесь и нет более никакой, то тебе вмиг разъяснят все твои заблуждения. Что здесь – поле битвы хорошего, малого, творческого с большим, агрессивным и реакционным.

Вот и другой человек страдает. Уже не историк, а писатель Виктор Ерофеев. 8 8 http://snob.ru/selected/entry/87267 Он не переносит Россию в иные географические измерения, у него Россия – в голове. И это, как раз, настоящая, которой в реальности практически нет, «сошла на нет», находится на грани вымирания.

При этом России две: моя и другая, чужая. Настоящая и агрессивная, инфернальная, призрак. Россия Тургенева и Россия Победоносцева. Между ними шизофреническая ситуация бесконечной ненависти и противостояния и совершенно нет любви.

Та другая – имперская. У нее «танки, ядерные бомбы, ксенофобия, сладкие, как конфеты, патриархи, завоеванные земли, самолеты, лихие пропагандисты-империалисты». За ней массы. Они «полупреданные-полумеханические обожатели сильной власти». Всех их и людьми то едва повернется язык назвать. Кто не с нами – тот не человек – классическая по нынешним временам формула.

Эти две России, как две дерущиеся бабы. Одна тощая, незаметная. Тургеневская девушка с верой, что еще можно перевоспитать, переделать свою визави. Другая – ядреная, боевая, но с трухлявым нутром. Она накинулась с ненавистью. Ненависть – это ее все, иначе она бы не была такой ядреной. Ненависть спасает до поры от внутренней трухлявости.

Ярая баба топит в говне его умозрительную Россию, та тонет, но всегда вновь выплывает. Такова история: две бабы дерутся, две России, примиряются на какое-то время и вновь друг друга колошматить. Все это движется обидами толстой бабы, у которой «ни скорости творческой мысли, ни гениальных озаренией. Она умеет давить, храпеть, врать. Мастер хитросплетений, режиссер провокаций, она ловко прикидывается сумасшедшей, соединяя юродство с военным барабаном. Она может отважиться на то, на что никто не отважится: на отмену общечеловеческого сострадания во имя собственных обид». Эти обиды гиперболизируются и обретают черты инфернального.

В отличие от историка у писателя нет ненависти только лишь к Советскому Союзу. Проблема здесь намного шире: «жандармы, черносотенцы, большевики, пьяные моряки». Союз возник не на пустом месте. Ерофеев пишет, что ему часто снятся «новые славные мракобесы». Они не душат его, нет, а только удивляют своими «обаятельными, постными лицами». Мракобесие, видимо, здесь нечто коренное, практически иконописное – скрипучая телега, преследующая отечественную историю.

Писатель, несмотря на все, твердо убежден в конечной победе своей малосисястой. России, сохраненной в его голове, где и творческие мысли, и гениальные озарения, так как она, по его мнению, «по-человечески соразмерна божественному творению. А та, кто ее ненавидит, ославится вместе с постным кумиром».

Россия Тургенева – это, конечно же, прекрасно. Но ведь у Ивана Сергеевича были и такие слова: «Если бы Россия со всей своей прошедшей историей провалилась, цивилизация человечества от этого не пострадала бы». Собственно, и эту тщедушную ерофеевскую вполне можно обратно поместить себе в голову или отправить за океан к мечте Ускова, сделать фольклорную деревню, а здесь все пусть провалится в тартарары. И никто бы не пострадал, всем было бы только лучше. Есть такое удивительное свойство наших прогрессивных деятелей – близорукость. Все, что находится вблизи, расплывается и обретает какие-то странные фантасмагорические очертания.

И ведь никто не предполагает, что та умозрительная, та далекая из штата Мичиган может быть фикцией, миражем, который своей линзой коверкает реальность, превращает его в королевство кривых зеркал. И борьба происходит со своими же фантомами, потому как реальности никто не воспринимает, а все боятся нарушить свою сказку, выйти за пределы искривляющей пространство линзы. Вдруг окажется, что та баба вовсе и не такая толстая, и не такая агрессивная, и все это не недочеловеки Мордора, а обычные, как и во всем мире люди из кинофильма «Москва слезам не верит». Чем дальше, тем сложнее вернуть такт реальности, собственные мыслительные фантомы структурируют новую реальность, к которой ты впадаешь в полную зависимость.