Александр Образцов: Я русский. Вольная русская азбука

Били просто. Били на козле. Били в проводку по торгам.

Палач отходил на несколько шагов, взмахивал кнутом обеими руками над головой и, подскочив с громким криком, опускал кнут на спину. Исход наказания зависел не столько от количества ударов, сколько от их силы. Выдерживали иногда и 300 ударов (по 30 в час), а иногда и от 2-3 умирали с переломом хребта.

Разбойники в те времена также творили необычайные зверства: пили кровь жертв, резали их, пытали.

Второй пик – и самый высокий – уродования людей был достигнут в Воинском Артикуле народного героя Петра Великого.

При Петре важен был не размер преступления, а неповиновение его воле. Кнутом били за первую и вторую татьбу и за то, что бросали мусор на улице.

Применялись все старые виды наказания, изобретались новые. Людей сжигали на кострах (в том числе медленно), сажали на кол. В 1721 году за упорство в расколе Петр велел посадить на кол почти всех жителей города Торовца в Сибири. В память этого события торовичан звали с тех пор коловичами.

Во флоте Петр ввел кошки и линьки.

При Анне Иоанновне кошками наказывали также проституток. Последовавшее в дальнейшем при императрицах смягчение наказаний все же выглядит на сегодняшний день почти так же дико. Статс-даму Наталью Федоровну Лопухину при Елизавете высекли публично кнутом за намек в письме о «лучших временах», затем вырвали язык и сослали.

И лишь при Петре III, несомненно, самом человечном (за что и презираемом всенародно) из русских царей доалександровской поры были отменены батоги, линьки и кошки. Самое же главное, Петр III отменил «слово и дело».

Другой антигерой нашей истории, Павел, отменил экзекуции для духовенства, а также запретил истязания и клеймение лиц старше 70 лет.

Таким образом, мы живем сегодня с генетической табличкой в голове, на которой написано одно только слово «страх». Я не говорю сейчас о еще одном народном герое – Сталине, настоящая слава которого еще впереди. Вряд ли сегодняшние его почитатели, выносящие портреты кровопийцы наподобие икон, и сам товарищ Зюганов, высоко оценивающий роль своего старшего брата, могут во всей мощи и красоте оценить масштаб его избиений. При Петре еще можно было куда-то бежать. Сталин изобрел такие погранвойска, что бежать можно было только под почву.

Спрашивается, да как же нам не быть садистами с такой родословной? И как же нам не стыдно негодовать, когда какая-то паспортистка пару раз сгоняет туда-сюда? А какая-то продавщица чего-то недовесит и еще вдогонку пошлет?

Это ведь радоваться надо, что после таких искушений и проб у нас состоялся август 1991 года. Что у нас родился и живет до сих пор (и пусть еще сто лет живет) величайший из гуманистов современности М. С. Горбачев. Его слава также впереди.

А пока надо тихо-тихо выползать из-под нависшей над нами глыбы нашего родового царско-большевистского садизма. Пусть камешки катятся, пусть песок сыплется – надо ползти.

Зато когда законы установятся, когда коммунисты разбегутся от стыда , когда сортиры нормальные появятся, – вот тогда можно будет встать в полный рост и, посвистывая, пойти вместе со всеми англо-французами куда-то в светлое будущее.

Тем более, что сами англо-французы не далее, чем позавчера тоже кое-кого жгли и топили.

Так что все мы квиты.

«…а я – поэт, какой хочу, такой и знаменитый» – так сказал Александр Твардовский о своем детском мироощущении.

Похоже, что юношеский период русской культуры закончен. Уже не станешь таким знаменитым, как хочется. Уже не объявит секция критики имени Белинского нужного человека наследником Толстого, а не очень нужного – внуком Достоевского.

Однако не хочется зубоскалить по этому поводу. Наконец-то в истории русского изоляционизма появились истинно трагические краски. Кончился гонор, иссякла кичливость, приписываемые обычно близким западным соседям, и осталась одна только московско-ленинградская милота. Остались старые люди, потерявшие все.

В России есть несколько имен, которые могли бы существовать в мировом культурном обмене наравне с любыми западными и восточными людьми искусства. Но они не захотели этого, как захотели Бродский, Барышников или Высоцкий. Им достаточно было признания в Министерстве культуры, на Таганке или в БДТ.

И вот теперь их милота стала достоянием их семейных кухонь, где, собственно, и начиналась в виде диванной оппозиции.