Марина Волкова - Муза и проза

Разрушил приступ паралича звонок директора. Понимая, что почва из-под ног уже ушла, Ильич сел на пол и ответил загробным голосом:

– Але….

– Сева, привет! Ты к 12-ти подъедешь?

– Да, конечно, куда же я денусь…

– А чего у тебя такой голос? Ты не заболел? Слушай, тут ко мне пришел дизайнер! Предлагает новые «за кулисы» сделать. Он – итальянец. Говорит, все устроим, как в Ла Скала. Ты не посмотришь?

– Савва Яковлевич, Вы что, издеваетесь?

– Сева, да что с тобой? Я тебя ему все утро расхваливал, давай приноси свои чертежи по декорациям, знаю я, что придумываешь! Давай уже, на грант тебя выдвинуть хочу! Да, слушай, твои ребята так оперативно уже все сняли там, молодцы, я только заикнулся, а уже все готово! Отлично, просто отлично!

P.S. Бордовые шторы через сутки были забыты, Всеволоду Ильичу предложили сотрудничество с театром Ла Скала, Савва стал персоной года, снявшись на обложку Esquire в меховой шапке на манер Мориса Лиепы, струнный квартет записал пластинку на студии Decca, Сонечка вышла замуж. За альтиста.

PP.SS. Уборщица начала писать романы под псевдонимом.

По всем законам логики, здравого смысла, теоретической вероятности, непредвиденных обстоятельств, а также счастливой случайности меня не должно здесь быть. Скорей всего, мне это снится. Этот огромный потрясающий зал с великолепной акустикой, эта элегантная сцена и эта далекая трибуна, которая выслушала столько боли и радости! Сотни глаз, дымчатые оттенки запахов, треск неудобных узких нарядов, звон праздных аплодисментов, красная дорожка, почтенные председатели комиссии. Я иду. Иду, словно в бездну, не понимая, почему я здесь! Разве я сделала что-то особенное, разве пострадала, разве задавали мне вопрос: «А что, Мандельштам – хороший поэт?», или работа моя стала символом советского романа?

Остается только изо всех сил благодарить Бога за то, что путь до сцены такой долгий. Я пытаюсь идти очень медленно, чтобы удовлетворить любопытным лорнетам, острым языкам и какому-то всеобщему удивлению! Ах, если бы только я обладала хоть каплей той грации, коей так щедро была одарена Элен Курагина, если б хотя бы на полминуты могла также царственно поднять голову, и если бы мелькнула хоть одна приличная мысль – куда деть свои неуклюжие руки? Но ничего подобного, я в истерическом океане этой владычицы человеческих душ, которая поглощает целые жизни, брошенные к ее ногам, брошенные ради всего святого, лишь бы идти к ней по этому мягкому красному, утопая маленькими ножками в изяществе лаковых туфель, идти к ней, что стоит так отдельно и так холодно, ибо имя её «Слава»!

Только бы не споткнуться. Да, я же должна что-то говорить. Что-то насчет того, как я благодарна, и как мне приятно получить эту премию, и как это все неожиданно, и как это странно, что такие блестящие умы заметили мой скромный труд, и как здесь веет справедливостью, и обязательно-обязательно вспомнить Бродского с его Диккенсом и преступлением перед литературой! Нет, определенно, мне это снится! Ну, не может быть так, что бы я, такая «растрепа» в шифоновом желтом платьице шла получать Нобелевскую премию! Нет, Вы только посмотрите, что пишут в газетах: «Молодая русская писательница раскрыла новые грани самовыражения в современной эссеистике! Безусловно, смелая манера исполнения текста достойна самых высоких похвал. Успешное литературное будущее автора вне всяких сомнений!» Господи, помилуй! «Манера исполнения текста» … Это ж надо такое удумать! А если меня завтра трамвай переедет? Кстати, Булгаков здесь не хаживал. И я ему завидую!

Кажется, еще метров десять, так, снижаем темп, иначе сердце воистину выпрыгнет! Интересно, у кого там так очки блестят? Или это пенсне? А вот здорово было бы, если б пенсне! Сразу бы Чехов ласково улыбнулся и сказал: «Ну, разве можно быть такой размазней, вот Вам все Ваши восемьдесят!» Ах, какая нелепость, зачем я иду, право, зачем? Что мне там? Разве спасло это кого-то от смерти в положенный час или устроило семейное счастье? Или обеспечило загробный рай? Нет, хитрый Нобель даст мне красивый конверт, пожмет дрожащую лапку, и живи, как знаешь! Хочешь – пиши, хочешь – играй, хочешь – шей, только вот как? Об этом он ничего не расскажет! Пастернак это разумел, и потому отказался!

Но я же не Пастернак. Я всего лишь женщина. Господи, ступени, ой, какой кошмар, ой, какие софиты, почему, зачем столько света, что они говорят, Господи, помоги, я ничего не понимаю! Три шага до стола комиссии, вот уже сейчас меня будут поздравлять, вот они подходят ко мне! Вот совершается вручение, вот сверкающие лавры, вот говорят, что я знаменита, ноги ватные, губы трясутся, голова кругом, может, хлопнуться в обморок, да и дело с концом? Но нет, подводят к трибуне, проверяют микрофон, затемняют свет. И я? Я плачу. Плачу, потому что никак не могу проснуться!