Журнал Современник - Наш Современник 2006 #1

…Мне довелось плотно сотрудничать с академиком В. Г. Трухановским, многолетним редактором “Вопросов истории”. Ученый он был одаренный и очень авторитетный в идеологических верхах, хотя слабо скрывал свое положительное отношение к Сталину. Ко мне относился с симпатией, однажды наедине пошутил: “Вам, конечно, не понравится, но я всегда женился только на еврейках”. Но верность Сталину сохранял, несмотря ни на что. Однажды в его кабинете я застал Гумилева. Не так давно он напечатал какую-то немыслимую фантазию о “Слове о полку Игореве”, за что его разгромил академик Рыбаков. Гумилев явился к Трухановскому с жалобой. С Гумилевым мы тогда общались весьма откровенно, хотя яростно спорили. Увидев меня, он стал искать союзника: “Вы же понимаете, почему меня так поносят евреи?” В те времена был я, увы, задирист и резок и рубанул ему, при явном сочувствии хозяина кабинета: “Ваш бытовой антисемитизм вполне уживается со служением Сиону в разрушении русской истории”.

А теперь без шуток. Безусловно, фантасмагории Гумилева о “пассионарности” или о жизни любого “этноса” (народа то есть) в 700, кажется, лет, мягко говоря, сомнительны. Серьезные гуманитарные ученые этими и иными открытиями историка-географа не пользуются. Так, но его сочинения сыграли огромную положительную роль, в этом мы глубоко убеждены, хотя к “пассионариям” себя никак не относим. Он как бы воскресил поэтический дух музы Клио, заложенный еще в сочинениях Геродота. Об этом впервые написал академик И. Р. Шафаревич в некрологе памяти Гумилева. И только теперь широта взгляда и размах поля зрения опять возвратились в историографию российскую. И семена уже проросли.

Здесь совершенно уместно вспомнить Вадима Кожинова. Он был столь же талантлив и ярок, как Гумилев, хотя значительно более строг в научном смысле, всю жизнь, от окончания филфака МГУ до кончины в самом начале XXI века, проработал в Институте мировой литературы, одном из выдающихся центров Российской академии наук. Он получил прекрасную академическую подготовку, хотя не сделался даже доктором филологии (об истории и тем паче географии мы даже не говорим). Кожинов хоть стихов, слава Богу, не писал, но натурой был подлинно поэтической. Это и сделало его истинным служителем музы Клио.

…Возраст и окружающая действительность прямо-таки обязывают меня дать тут хотя бы краткие мемуары. Нас с Кожиновым в самом начале 60-х годов познакомил Палиевский. Это было еще наше “доисторическое” время — ни Русского клуба, ни “Молодой гвардии” не существовало даже в зародыше. А вот Палиевский нас всех, будущих участников дальнейших известных событий, уже перезнакомил, роль тут его по сей день невозможно переоценить. О Кожинове и я, и другие его сотоварищи уже рассказали многое, хочу тут добавить одно, имеющее прямое отношение к данному сюжету: помимо всех своих известных талантов он был еще и блистательным полемистом.

Добродушное брежневское время было одновременно довольно суховатым, чего строго добивались Суслов и Андропов. Естественно, что споры в печати пресекались или сильно сглаживались, зато дискуссии устные — скажем, в знаменитом тогда Доме литераторов — о, то были времена римского сената! Нынешним молодым гуманитариям трудно поверить, но было так: высказывания в Малом зале ЦДЛ уже на другое утро знала, так сказать, “вся Москва”, а к вечеру — “весь Ленинград”, вскоре доходило и до провинции. Сейчас, кстати, даже столичные газеты мало кто читает и никто не обсуждает даже устно. Вопрос: где больше свободы слова — тогда или в веке ХХI?…

Так вот, о Кожинове. Он был горячим и опытным оратором, хотя голос имел негромкий и даже несколько глуховатый. Ему множество раз приходилось вести острейшие дискуссии с опытнейшими еврейскими и либеральными полемистами в Союзе писателей. Обе стороны были тогда в равной мере стеснены в использовании аргументов: “да” и “нет” не говорите, как в детской присказке. Например, слово “еврей” вообще не допускалось к произношению вслух (в печати тем более). В этих стесненных условиях Кожинов ухитрялся высказаться по самым, казалось бы, запретным вопросам, сказать всё что хотел и при этом не уронить ни единого столбика в идеологическом частоколе и тем паче не дать противникам уличить себя в чем-то предосудительном. Помню, я не раз говорил ему тогда: “Ты, Вадим, настоящий джигит: по краю горной кручи проскачешь — ни одного камня вниз не свалишь!”.

Этот долгий опыт чрезвычайно пригодился Кожинову, когда в 90-е годы он стал часто и уже совершенно свободно публиковаться.