Алексей Павлов - Должно было быть не так

В ночь на первомай в камере стояла забытая тишина. В музыкальной шкатулке случилась пауза. Обожравшаяся браги и колёс хата спала крепким сном. Даже дорога притихла: Леха дал всем расход и выключил телевизор.

Удалось справиться и с ангиной. Сама прошла. Головная боль и позвоночник беспокоить перестали: чего беспокоиться, если это бесполезно. Болит себе и болит, терпеть можно — и хорошо (к счастью, диагноз мне не был известен). Имел склонность к преодолению — получи. Как способ самосовершенствования. Тот, кто сказал, что учиться никогда не поздно, был не без юмора. Но самая плохая игра та, в которой нет плана, и таковой был определён. Приходил адвокат Косуля. Сказал, будет посещать раз в неделю. Сидя неподвижно, как памятник, подолгу молчал. На все вопросы — один ответ: надо ждать, дело ведёт Генеральная прокуратура, и неизвестно, на какое время санкционировано содержание под стражей, может на месяц, может на полгода. Враньё откровенное; начитавшись УПК, я уже знал, что первый срок — не более двух месяцев, а дальше — отмена или продление; знал и то, что именно в первые два месяца больше всего шансов уйти на волю. Поэтому и написал в Преображенский суд, в ведении которого находится Матросская Тишина, заявление на необоснованность ареста с просьбой изменить меру пресечения. Узнав об этом, Косуля как с цепи сорвался, на памятник похожим быть перестал, горячо разъяснял, что без него я ничего делать не должен, а я, в свою очередь, зондировал минное поле: есть ли возможность сопротивляться. Похоже, такая возможность была. Сволочь всегда поступает соответственно и считает, что другие — такие же сволочи. Сильно побаивался Косуля, что пренебрегу я уздой, на меня наброшенной. Здесь и есть зазор, где надо пилить. Кажется, дядька на все согласен, лишь бы я сидел молча. Таким образом, для начала, тысяча долларов была передана на воле жене нашего смотрящего Вовы, после чего в хате два два восемь произошли существенные изменения. С вызова Вова пришёл в своём костюме торжест-венный и несколько напряжённый: принёс от адвоката мои деньги, которых, впрочем, не показал. Потом пришёл с проверкой, в сопровождении нескольких вертухаев, старший оперативник в форме с погонами, т.е. самолично кум и, глядя по сторонам бабским, мордовского типа лицом, осведомился, в том числе и персонально у меня, как дела. На что получил вежливый ответ: «Как в тюрьме». Удовлетворённо крякнув, ушёл. Теперь, что на утреннюю, что на вечернюю проверку, выгонять на продол совсем перестали, только, заглянув в хату, спрашивали: «Сколько?» Получив ответ и сверив с записями, захлопывали тормоза. Внимание вертухаев к нашей хате явно ослабло. Шнифт забивать стали скорее на всякий случай, чем из необходимости. Иногда с продола, по-свойски, будто мужики во дворе общаются, предупреждали: «Ребята, уберите дорогу». Значит, будет внеплановая проверка или шмон. И началась тюремная лафа. Для порядка ещё несколько человек закинули в хату, на 10 шконок получилось 13, на том приток остановился. В хате появился магнитофон, общее напряжение спало, злоупотребления брагой и колёсами стали ежедневными. Обещанная следователем активная работа со мной не начиналась, обо мне забыли. На заявления, написанные мной в адрес следствия с просьбой ознакомить меня с документами, обосновывающими мой арест, с целью их переписать, ответа не было. Оставалось ждать суда, на который, по закону, должны вывезти в течение месяца. На всякий случай, написал в суд повторно и ещё в спецчасть с просьбой подтвердить отправку моего заявления — мера нелишняя: на лестнице, по пути на крышу в прогулочные дворики стоят бочки для мусора, в которых можно заметить разорванные или смятые заявления арестантов, и можно предположить, что не все выброшены самими арестантами. Выходящая на прогулку хата прихватывает пакет с мусором. В обычной суёте, когда на продол выскакивают как на пожар, чтоб нос не прищемили тормозами, про мусор забывают, и каждый разпоследний выходящий возвращается и говорит: «Старшой, секунду! Сор вынесу». Сказать «сор» — признак хорошего тона, старшой благосклонно подождёт секундочку. Если же сорвётся с языка не «сор», а «мусор», то сору быть в избе, а арестанту без прогулки.

Следующим днём смотрящий объявил: на прогулку пойдут двое, он и я. Засобирался было и Славян, но Вова его решительно пресёк: «Ты — завтра пойдёшь, а я знаю, что делаю». В прогулочном дворике, закурив и внимательно осмотрев стены, Вова заговорил доверительным полушёпотом: