Дмитрий Быков - Пастернак. Доктор Живаго великарусскаго языка

Но история настоящая начинается, конечно, со свободной личности. А история леса никого не интересует. История – это вторжение Бога в мир.

И вот страшная мертвечина большевизма, желающего осчастливить всех подряд и всех вокруг, – это главный предмет раздражения в «Докторе…». Вспомним замечательный монолог, с которым доктор обращается к командиру отряда – вы решили меня спасти от моей жены, от моей семьи, от всего, что мне дорого, и от всего, что я люблю. И теперь еще вы мне не даете спать вашими разговорами.

Когда доктор читает декреты, он поражается их такой же, как иудаизм, ползучей речи, абсолютно не знающей высоты, не знающей вертикали, выражается в их казуистике, когда описывается лекция, которую читает заезжий лектор, мы поражаемся тому, какие это мертвые слова, дикие, и как тем не менее этот лектор стоит перед молодым командиром отряда и хочет ему понравится, а тот ему хамит откровенно, чувствуя себя в своем праве. Он сейчас вот этого старика из бывших будет ставить на место. И он, вытянув грязные сапоги, говорит ему эти наборы гадостей. Вся большевистская казуистика отвратительна. Большевистское хамство отвратительно. Отвратительны попытки насильственной хирургии и насильственного спасения.

Ну а что же тогда было? В чем был смысл русской революции? – естественно, спросит потрясенный читатель. Как спросили, кстати говоря, первые читатели романа. Ведь Пастернак, действительно, настолько верил в оттепель, что он искренне пытался его опубликовать. Он отправил его в «Новый мир». Тоже очень хорошая история советского идиотизма, ведь, «Доктор…», конечно, не был напечатан в России очень долго и впервые появился в печати в 1988 году в России, в «Новом мире», естественно, но катастрофа заключается в том, что все самые крамольные куски из «Доктора» напечатаны были. Это куски, которые попали в качестве живого примера, в качестве наглядной иллюстрации в писательский отзыв на «Доктора…».

«Литературная газета», а затем и «Новый мир», поясняя, почему роман не мог быть напечатан в России, написали Пастернаку негодующее письмо с самыми грубыми, с самыми резкими цитатами про Советскую власть. Действительно, можно представить себя Фединым, можно представить себя Твардовским, людьми разного, конечно, таланта, Твардовский – гений, Федин – неизвестно кто, но людьми одинаково советскими, и вот они вдруг читают в романе, что, собственно говоря, смыслом всей революции и последующих за ней кошмаров было только одно: чтобы Юра и Лара оказались вдвоем в Варыкино. К такой постановке вопроса русский читатель не был готов. Страшно сказать, он не готов к ней и до сих пор.

Очень странно представить себе, что главная мысль романа сформулирована в четырех строчках, в последнем стихотворении, кусок о том, что

И вот это «душе воспламененной чьей-нибудь» многомиллионно важней, чем любые потрясения и перевороты.

Вот к этой странной постановке телеги впереди лошади русский читатель абсолютно не был готов, он привык к тому, что все-таки общественное гораздо выше личного. И тут в романе мы вдруг узнаем, что все оправдание эпохи – это Юра, что все, что должно было там произойти, – это его встреча с Ларой и их счастье, что революция была устроена для того, чтобы эти двое оказались вместе, и чтобы Лара, чья судьба оплетает судьбу доктора как плющ, вьющийся вокруг дуба, чтобы Лара его нашла и осталась с ним надолго. И чтобы они родили девочку. И девочка эта потом прожила такую страшную жизнь.

Все это только для того, чтобы во всей полноте осуществились два дара: дар любви – в случае Лары, дар творчества – в случае доктора. Для того, чтобы были написаны эти волшебные главы «Рябины в сахаре». Почему «Рябина в сахаре»? потому что сочетание терпкости, горечи и сладости в этой их обреченной, бесконечно трогательной и прекрасной любви.

Роман весь – это раздраженный крик частного человека, настаивающего на том, что он есть цель и смысл истории. Как это получилось у Пастернака? Вот об этом стоит поговорить подробнее. Здесь мы выйдем уже, конечно, на любимую и заветную тему – Пастернак в 1930-х годах. Почему она мне близка? Потому что мы сейчас с режиссером моим пишем сценарий, который будет скорее всего называться «Иней», будет такая четырехсерийная картина о Пастернаке в 1935 году. 1935 год кажется мне ключевым и, наверное, самым интересным в биографии Пастернака, и именно ведь после него родился «Доктор Живаго». Потому что мечта об этом романе преследовала его всю жизнь, но только после 1935 года он понял, про что его писать.