Сергей Переслегин - Статьи

(…) На полигоне происходило нечто, напоминающее Вальпургиеву ночь. Только в современном оформлении. Мигали по кругу прожектора: красный… синий… красный… синий… Гремела ужасная музыка. Едко дымилась аппаратура. Плясали все – до последнего лаборанта. Килиан к тому времени уже полностью превратился. Правда, шерсть его была светлее, серебристого оттенка. Хорошо отличи мая сверху…".

Ситуация, рассматриваемая в рассказе "Телефон для глухих", не нова в научной фантастике. Видимо, первым исследовал ее Ст.Лем в "Голосе неба".

Контакт с предельно нечеловеческим разумом. Настолько нечеловеческим, что не совсем понятно даже, можно ли назвать его разумом, а происходящее – контактом?

Рассказ подчеркнуто традиционен. Светящиеся "призраки", двадцатиметровые бледные поганки, звездный студень, молекулярные муляжи, внезапные смерти и параличи, – все это уже использовалось, причем, именно в качестве атрибутики Контакта с Неведомым. Кроме того же "Голоса неба" вспоминается "Солярис", "Пикник на обочине", может быть, даже "Лунная радуга".

Фантастический антураж мало интересует автора. Конспективные описания изделий Оракула – это, скорее, "ссылки на предшествующие источники", чем самостоятельное литературное творчество. А.Столяров полностью полагается на эрудицию читателя, предлагая ему по мере надобности достроить фантастический мир элементами ставших уже классическими Реальностей.

Использован основополагающий принцип "бритвы Оккама". "Не умножай сущностей сверх необходимого". Формальная фантастическая новизна ситуаций и антуража дезориентировала бы Читателя, отвлекла бы его от главного, растворила бы то, ради чего написан рассказ, в хаосе сопутствующих проблем и эмоций.

Между тем, сложность "Телефона для глухих" и так едва ли не превышает порог восприятия.

При обилии событий, персонажей, фантасмагорических картин, комментариев и вопросов рассказ остается практически бессюжетным. Контакта не происходит. Представление об Оракуле на протяжении всего текста не меняется. Нет развития ситуации, она задается раз и навсегда.

Противостояние земного и неземного, именно противостояние – статика, экспозиция, это подчеркивается образом хроноклазма: субъективное время героев чудовищной лагерной мистерии, заполненное смертью и пытками, – "ненастоящее". Анатоль говорит о его течении: "Это для нас – завтра, и послезавтра, и неделя, и месяц. А для них, там, за чертой хроноклазма, – одно бесконечное сегодня".

Бессюжетность не зря скрывается от читателей, прячется за нагромождением событий. Мы не должны сразу увидеть, что попали в Реальность остановленного времени. Даже не остановленного – разъятого, в котором отсутствует "течение", непрерывный переход от прошлого к будущему.

Дискретность времени – характерная черта мифологического сознания.

Само по себе семиотическое родство фантастики, поэтики и мифа давно известно и не вызывает удивления. Для этих видов творчества характерно использование слова, прежде всего как знака, символа, повышенное внимание к форме, то есть, к лингвистической структуре произведения, к эмоциональному воздействию логики несущественных связей. (Используя терминологию, предложенную А.Столяровым в повести "Третий Вавилон", можно сказать, что миф, фантастику и поэзию объединяет наличие скрытой семантики, смысловых слоев, лежащих за пределами чисто логического восприятия текста.)

Интересно, однако, отметить два факта. Во-первых, в мифологическом времени развертывается не действие рассказа (что было бы естественным) – в нем, в этом времени, живут его герои, вполне современные люди, ученые. Во-вторых, нас, читателей, это не удивляет. Настолько не удивляет, что даже проходит неосознанным.

Здесь узел Лабиринта.

В "Телефоне для глухих" первый (буквальный) уровень восприятия соприкасается со вторым. Оракул, очевидно, символ Неизвестности. Попытки восстановить Контакт должны, следовательно, восприниматься, как аллегория познания. Так что изучение Оракула в рассказе Андрея Столярова – это одновременно и решение конкретной задачи, и символ научного исследования вообще.

Подавляющее большинство действующих лиц произведения – ученые. Обратите внимание: все они почти безлики.

Борхварт, Нидемейер, Саррот, Лазарев и Герц, Лховский, Килиан, Бьерсон, Брюс, Сефешвари, Венцель, Бахтин, Ламарк, – чем запоминаются они, кроме своих гипотез, экстравагантных опытов и обстоятельств смерти? Ладно, большая часть этих имен и упоминается только лишь в связи с очередной гипотезой. Но Брюс, например, – наблюдатель, герой, субъект Апокалипсиса. Что мы узнали о нем? Ничего, гораздо меньше, чем о Битюге или хотя бы об Осборне, другом свидетеле Осени Земных Безумств. Сравните: