М Дробышев - Предисловие к сборнику персидско-таджикской классической поэзии

Может быть, самая дезориентирующая из "небылиц" - попытка представить классическую персидско-таджикскую поэзию исключительно и полностью как воспевание "соловья и розы". Действительно, и того и другого в стихах персидско-таджикских классиков достаточно. Кстати, именно эту "розосоловьиную" экзотику в основном и заимствовали европейские эпигоны, которых стало больше чем достаточно, после того как Э. Фитцджеральд в середине XIX века перевел на английский язык "Рубайят" Хайяма.

Но разве можно принять всерьез подобную интерпретацию? Знания, которыми располагают современные востоковеды, исключают такой подход. Надо увидеть истинный смысл, который вкладывали в свои стихи классики персидско-таджикской поэзии. Правда, разглядеть его не всегда легко. И прежде всего потому, что эта поэзия теснейшим образом связана с суфизмом мистическим учением, возникшим в результате синтеза ортодоксального ислама с другими религиями.

Суфизм очень неоднороден. За ним, как, скажем, за масонством в Европе, скрывались и дремучие реакционеры, и люди прогресса. Именно эти последние и были в числе тех, кто в мусульманских странах представлял Возрождение, которое, как считают многие советские ученые, "отнюдь не принадлежит к одной истории итальянского народа, т. е. это не "частный случай" исторической жизни человечества; это - один из этапов истории древних народов..." [Конрад Н. И. Запад и Восток. М., 1966. с. 507.].

Проблема "восточного ренессанса" широко дебатируется в современной исследовательской литературе. М. Иовчук и Ш. Мамедов считают, что "основным идейным содержанием восточного ренессанса, так же как и западноевропейского, по-видимому, следует считать гуманистическое движение в культуре и общественной мысли, в том числе и философии, борьбу за раскрепощение личности от оков авторитарного религиозного мировоззрения" ["Вопросы философии", 1978, No 11, с. 119].

Суфийское учение требовало скрытности. Стихи поэтов-суфиев были как бы зашифрованными философскими трактатами.

Существуют даже словари, толкующие суфийские поэтические термины. Одна из попыток создать подобный словарь для обозначения суфийских иносказаний была сделана Е. Э. Бертельсом [Бертелъс Е. Э. Избранные труды, т. 3, с. 109 - 125.].

Таинственность суфийской символики исторически оправдана. Нарушение запретов шариата, проповедовавшего аскетизм, считалось меньшим грехом, чем суфийская ересь. Но было бы неправильным считать, что вся персидско-таджикская литература насквозь зашифрована.

А. Е. Крымский считал, что "в X веке литературный обычай еще вполне допускал неподдельную эротику, неподдельную гедонику, но потом постепенно установился в литературе довольно лицемерный обычай - писать о немистической человеческой лирической жизни так, чтобы стихи не шокировали святых людей. Писать - так, чтобы люди набожные могли понимать даже самую грешную гедонику и чувственность как аллегорию, как высокую набожность, выраженную в мистической форме.

Состоялась и обратная сделка: святые люди, или поэты безусловно мистические, желая, чтобы их произведения нравились светски настроенным меценатам, старались писать реально и не строили очень насиль-.

ственных аллегорий.

Следствием такого обычая явилось то, что мы теперь часто не можем определить, как надо понимать того или иного поэта, - тем более, что сами суфии всех зачисляют в свои ряды" [Крымский А. Е. Вступительная статья к книге "Персидские лирики". М., 1961, с. XVII].

Есть еще одна легенда, созданная европоцентристской ориенталистикой. Это - утверждение, будто персидско-таджикская поэзия по преимуществу панегирична. В связи с этим отметим, что наряду с поэтамицаредворцами на Востоке были люди, резко осуждавшие "придворность".

Приведенные в предлагаемом сборнике стихи Насира Хосрова или Хакани говорят об этом лучше, чем любая статья.

Нельзя не принимать во внимание одного очень важного обстоятельства. Шахи и султаны содержали корпус придворных поэтов и даже воевали между собой за возможность иметь при своем дворе лучших и талантливейших не просто потому, что любили истинную поэзию. Они знали, что стих популярного поэта тут же выйдет за пределы дворца, станет достоянием базара средоточия идеологической жизни того времени. Но мог ли действительно творческий человек ограничиться ролью проводника царских идей? Не мог, и это очевидно. Настоящие поэты, люди думающие и не чуждые политике, использовали свое положение для того, чтобы, излагая порой волю повелителей, донести до парода собственные прогрессивные идеи, часто в аллегорической форме. Прекрасный пример - "Шах-наме" Фирдоуси.