Николай Лесков - Внутреннее обозрение

На другом конце России повстречались частные случаи другого рода. Заводовладелец Н. М. Пашков выдал заводским служителям, на праве дворовых людей, 63 увольнительные акта. Некоторые из уволенных, записанные по десятой ревизии в одном семействе, заявили желание приписаться к разным сословиям. Такое своеволие привело, как кажется, в недоумение местного мирового посредника. Он обратился в оренбургское губренское присутствие с вопросом: смеют ли дворовые люди, состоя в одном семействе, приписываться куда пожелают? От такого раздробления они, пожалуй, могут избежать рекрутской повинности! Губернское присутствие ответило ему коротко и ясно, что не его дело входить в рассмотрение раздробления семейств, да и рекрутская повинность тоже до него не касается.

На шильвинском заводе купца Подьячева, на зайчешминских рудниках рабочие живут в землянках, зимой без печей; дым от топлива стелется по жилью слоями и проходит в отдушины потолка только по совершенном сгорении дров. Надо заметить, что о человеческом размещении рабочих заводом делаемы были уже неоднократно «строжайшие» предписания не низшим, а высшим начальством, то есть губернским присутствием, уральским горным правлением, оренбургским генерал-губернатором и самим министром финансов; но эти «строжайшие» предписания все как-то плохо действовали: у купца Подьячева, конечно, во исполнение их, уж и лес был подготовлен, но он вот два года лежит, а к постройке казарм приступлено не было, «по неимению излишних заводских сумм». Оренбургское губернское присутствие, найдя, что лишение рабочих всех удобств и помещение их в сырых землянках весьма вредно для их здоровья, велело объявить управлению шильвинского завода, что пока оно не выстроит совершенно удобных казарм для своих горнорабочих, до тех пор ходить на рудники для них не обязательно; захотят ли они работать или не захотят, это уж предоставляется собственному их благоусмотрению и расчету.

Мы уж имели случай передать нашим читателям род легенды о помещике фон Ренне, которого калужское присутствие, за оскорбление сана и личности мирового посредника, предало на обсуждение местного уездного суда. Недавно г. фон Ренне напечатал в газетах род отповеди или протеста, в котором ссылается на остзейское происхождение, на бытность в военной службе и на лишение в войне руки, выражает, кажется, ту мысль, что напечатанием протокола, в котором трактуется о его проступке против посредника, нанесено ему, г. фон Ренне, публичное оскорбление. Мы первые, конечно, перепечатали бы оправдание господина калужского землевладельца, если б в его строках нашли хоть что-нибудь, что служило бы для него извинением: мы помним только одно, что он назвал посредника почти возмутителем общественного спокойствия, провозглашателем социалистических идей и укорял в последнее время какою-то желтенькою книжкою, как будто бы служащею источником всякого беззакония. Недавно повторилось подобное же неуважение к посреднику в Смоленской губернии со стороны духовщинского помещика Дехтерева и еще, кажется, не помещика, а мужа помещицы Дехтеревой. Все дело, сколько можно догадываться, возникло из-за дров. Крестьяне просили у него топлива, г. Дехтерев им не давал; между тем зима, холодно; мужики и пошли искать правды к посреднику. Тот объяснил г. помещику, что просьба крестьян по закону, по 6-й и 49-й статьям мест<���ного> пол<���ожения>, должна быть удовлетворяема впредь до введения в действие уставной грамоты. Случились и побочные обстоятельства и недоразумения, и вот г. Дехтерев, в письме к посреднику, выражается следующими фразами: «Ваши идеи, Платон Николаевич, не подлежат ни одной из статей высочайше утвержденного положения. Вы, как дворянин, обязаны действовать по долгу совести, а как посредник обязаны быть справедливыми: а так ли выходит на деле? Скажите: правы ли вы по закону? Конечно, нет; а по совести и того меньше! Вы советуете всем читать высочайшее положение, а сами, читая, понимаете ли его?…» Смоленское губернское присутствие, разобрав во всей подробности обстоятельства, послужившие поводом к такому пререкательству, признало действия посредника вполне правильными и во всем с законами согласными, о проступке г. Дехтерева, заключающем в себе оскорбление служебного лица и письменное обвинение его в действиях, противных и совести и законам, передало в губернское правление.

Со всех сторон, по крайней мере нередко, слышатся жалобы на препятствия и мелочные помехи, делаемые земскою полицией мировым посредникам. Земская полиция, конечно, очень зла на все мировые учреждения, и прежнее благодатное для иных время ушло безвозвратно; сверху раздаются громы, и строго предписывается исполнять безотговорочно то, к чему полицию будут приглашать посредники, но все-таки пикировка становых и исправников доходит местами до несообразностей забавных, но вместе с тем и прискорбных. Так, в Тамбовской губернии, в Темниковском уезде, носилась молва об убийстве одного крестьянина. Крестьянин действительно пропал, и никто не мог узнать наверно, что такое с ним случилось. Толки об убийстве стали слышнее. Мировой посредник поспешил дать предложение становому приставу сделать розыск «о пропаже человека». Становой обиделся: ему дано «предложение»! Задели его амбицию! Что он, подчиненный что ли какой для посредника? Становой сам «ваше благородие» и в зависимости от посредника ни в какой не состоит. Становой рассердился не на шутку; бац! целиком предложение представил в земский суд для надлежащего распоряжения. Земский суд, вместо того чтоб действительно сделать распоряжение о розыске по горячим следам, тоже увлекся амбицией и обиделся неформенностию сношений, и ровно ничего не сделал. Дошло дело до губернского правления. Оно, вопреки ожиданию станового, не помирволило земскому суду и сделало членам и секретарю его, за равнодушие к делам службы, строгий выговор… О том, что не следовало писать «предложение», а нужно было послать «отношение», дело, конечно, тем не кончилось: пошла переписка с губернским присутствием, как водится. Но это уж особая статья, а главное то, что губернское правление сознало, что неформенность не помеха делу.