Каллист Епископ Диоклийский: Можно ли считать К. С. Льюиса «анонимным православным»?

Вот и все, насколько я знаю, — больше о личных встречах Льюиса с Православием сказать нечего. Признаем честно, что их немного, и обратимся от его жизни к его трудам. Может быть, тут есть свидетельства какого-то влияния? Читая его, мы почти не встретим прямых ссылок на православных богословов. Это неудивительно. У него мало ссылок и на католиков, англикан, пресвитериан, методистов, вообще на теоретиков каких бы то ни было конфессий. Толкуя христианское учение, он ничего не говорит о конфессиональных особенностях, и не случайно, а осознанно, намеренно. В апологетических трудах он подчеркнуто избегает межконфессиональной полемики, сосредоточиваясь на том, что объединяет христиан. По собственным его словам, он хочет изложить «то, во что верили всегда почти все христиане…»; то, что Бакстер назвал «просто христианством». Льюиса не интересовали ни «церковничанье», ни институциональные стороны религии.

Хорошо, ссылок нет, и все же — испытал ли он влияние православных богословов? В таких книгах, как «Страдание» или «Чудо», цитат из нынешних, современных я не припомню, но в 40-х годах их книг в Оксфорде не было. Использовал ли он хотя бы греческих Отцов, которые так весомы в Православии? Иногда, в общих словах, он говорит о патристике; например, пишет «Мы защищаем… то, что проповедовали апостолы, свидетельствовали мученики, воплотил Символ веры, истолковали Отцы». Однако ссылок на этих Отцов у него очень мало, а если он кого и цитирует, то западных, чаще всего — Августина.

Суда по его автобиографии, Отцы не играли никакой роли ни в его умственном становлении, ни в его обращении, хотя Августина он, между делом, упоминает дважды. В книге «Отброшенный образ» он немного говорит о трудах Псевдо-Дионисия, но лишь потому, что они очень важны для средневекового Запада. В «Чуде» — три ссылки на Отцов, все в пределах страницы, но две взяты из вторых рук, от современных западных авторов. Льюис написал предисловие к английскому переводу св. Афанасия Великого («Воплощение Слова Божия»), но лишь потому, что был в дружбе с переводчицей, сестрой Пенелопой. Предполагают, что «глубокая магия» в «Льве, Колдунье и платяном шкафе» восходит к учению об Искуплении, как его толковал св. Григорий Нисский. Но соответствия не так уж явственны; скорее Льюис взял это у Августина или у нынешних богословов.

Поэтому я вполне согласен с Беде Гриффитсом, которому Льюис посвятил книгу «Настигнут радостью». Гриффитс пишет: «Примечательно, что Льюиса очень мало интересовали Отцы Церкви. Казалось бы, для человека такой классической культуры естественно любить латинских и греческих Отцов, но, кроме ссылки на „Исповедь“ св. Августина, я не припомню ничего».

За немногими исключениями, источники у Льюиса западные, причем средневековые или Нового времени, а не святоотеческие. Кроме Платона, Августина и Боэция, наставники его — Данте, Хукер, Спенсер, Мильтон, Джонсон, Макдональд, Честертон, Чарльз Уильямс, одно время — Йейтс. Тут есть почти все — и католики, и протестанты, а вот православных нету. Да, прав Эндрю Уолкер: «Льюис — глубоко западный человек».

Но и это не все. Хотя Льюис почти не связан с Православием и почти не ссылается на Восточных Отцов, часто он очень похож на них, похоже мыслит. Предпосылки у него западные, а выводы — такие, которые мог бы поддержать православный христианин. Это тем замечательней, что прямого влияния нет.

Чтобы показать это, обращусь не столько к его апологетике, сколько к сказкам и романам, ибо именно в них богословское видение особенно своеобразно и глубоко. Однако сперва скажу об одном свойстве, которое вряд ли понравилось бы православному христианину.

В1962 году, за год до смерти, Льюис писал Беде Гриффитсу: «Никак не могу заинтересоваться литургией». Гриффитс прибавляет, что к концу жизни «Льюис, обрел глубокое благоговение перед тайной евхаристии…; однако ему так и не удалось воспринять Церковь как worshipping community, и культ… — как небо на земле». Православные же воспринимают христианство прежде всего через литургию. Восточное богословие прежде всего осознает Церковь как worshipping community, как упорядоченное и стройное воплощение «неба на земле», явленное в литургии. Здесь Льюис очень далек от Православия.

Однако это уравновешивают четыре важнейших «совпадения». Льюис остро ощущает сокровенность Бога, Его неисчерпаемую таинственность. Да конечно, в апологетических трудах, как-то слишком доверчиво взывающих к разуму и к нравственному закону, он ближе к богословию катафатическому. Д-р Уолкер пишет, что «его склад ума… был скорее катафатическим». Но есть у него и другое, только не в трактатах. Полагаясь на разум, он знает, тем не менее, что ни человеческая речь, ни рациональные доводы не выразят до конца запредельной истины. Он понял, что логичный спор, вообще — философское мышление могут только намекнуть, но не выразить, и признал, что ближе всего мы подходим к Богу через стихи, миф, символ. Потому он и выражает самые глубокие прозрения в сказках и притчах.