- Соня, разреши представить тебе молодого талантливого поэта Анатолия Передреева!
При этих словах стоящий в глубине комнаты высокий стройный светловолосый молодой человек смущенно улыбнулся и направился в нашу сторону. Бросились в глаза доброе выражение лица, скромная, но очень опрятная одежда. Мы протянули друг другу руки, и моя ладонь буквально спряталась в его большой крепкой ладони.
Так с легкой руки Куняева состоялось это знакомство, которое вылилось в многолетние товарищеские отношения, дружеские встречи с доверительными беседами. Передреев познакомил меня со своей семьей, с друзьями - спустя год-другой. Вначале же мы даже виделись крайне редко. До этого времени мне не приходилось не только читать стихи Передреева, но и слышать его имя, а на лестные слова Куняева я, каюсь, не обратила должного внимания. Дело в том, что в редакции все были очень щедры на похвалы, и кто только не ходил в талантливых и даже "гениальных"! "Привет, старик! Читал твои новые стихи. Гениально!!!" - такие восклицания можно было услышать сплошь и рядом. Бывали в редакции и "маленький Белинский", и "будущий Достоевский", и мастер слова, не уступающий Бунину. Некая абитуриентка Литературного института уверяла, что ее рассказы признаны приемной комиссией "на уровне чеховских".
Мало-помалу мы с Анатолием разговорились. Сначала это были короткие, случайные разговоры о редакционной жизни, об опубликованных в "Знамени" произведениях, о событиях в Литинституте и в его "общаге", где в это время он жил. И наконец, о классиках и современниках, о только что увидев-
ших свет стихах. Здесь, как свидетельствуют многие знавшие Передреева, он мог говорить часами, в любое время дня и ночи. В частности, поэт Геннадий Ступин в статье "Ты, как прежде, проснешься, поэт…" очень точно заметил: "…мог без конца говорить со всяким внимательно слушающим, весь открываясь, может быть, даже слишком выговариваясь… Но он не экономил, не берег себя. Напротив, был слишком щедр, слишком по-русски, по-равнинному открыт… "
В число этих "всяких" посчастливилось попасть и мне. Беседовать с Пе-редреевым было интересно. Он обладал удивительным даром улавливать особенность каждой стихотворной строки, высвечивать ее суть, характер ее создателя. Хорошо известные с детства стихи Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Никитина, А. Толстого, Блока, Есенина, много раз слышанные и, казалось, глубоко прочувствованные, открывались Передреевым по-новому, в едва уловимых оттенках, так что порою становилось стыдно из-за собственного невнимания к вроде бы столь очевидному.
Подкупало и его умение вести беседу. Он не только щедро делился своими впечатлениями и мыслями, но и внимательно, с интересом и живым участием слушал собеседника, задавал вопросы ("а что ты сказала?", "а что он ответил?"), советовал, одобрял и, конечно же, нередко возражал. Привыкнув делиться с ним, я частенько говорила о чём-то совсем незначительном, пустячном, но и тут он всегда слушал со вниманием, умел извлечь что-то интересное, найти повод для шутки. А уж чувства юмора ему было не занимать - он ценил хорошую, меткую шутку и сам мог славно пошутить, часто прибегая к поэтическим строкам. Помню, как однажды Самуил Дмитриев выговаривал мне за задержку гонорара Передрееву, размахивая его телеграммой из Грозного: "Каждый день я прихожу на почту". Услышав, что Куняев собственноручно превосходно отделал вагонкой прихожую своей квартиры, Анатолий заметил: "Надо, чтоб поэт и в жизни был мастак!" Однажды, читая вёрстку, я обратила внимание на фразу: "Много испытал герой, но понял одно: жизнь - не хаос!" Указав на нее автору, одному из завсегдатаев комнаты-клуба, услышала за спиной негромкий смех. Повернувшись, увидела широко улыбающегося Передреева. Прочитав затем всю заметку, он указал и на другой перл: "Героиня помогла ему вырваться из бездны пессимизма". Говорю об этом так подробно потому, что выражения "жизнь - не хаос" и "бездна пессимизма" прочно вошли в обиход Передреева. О рождении его дочери, например, я узнала из первомайской телеграммы: "Поздравляем праздником жизнь не хаос Толя Шема Леночка". "Письмо твое немногословно - оно и понятно: работа, Муля, фестивали, Марина Влади, бездна пессимизма"; "Пиши, в какой бездне пессимизма сейчас ты. Не может быть, чтобы ее (бездны) не было", "Как живешь, как преодолеваешь бездны?" - и так почти в каждом письме.
Моя "резиденция" в журнале располагалась хоть и в отдельной, но очень небольшой комнатке ("За что вас сюда?" - заметил как-то В. Богомолов), названной по этой причине сурдокамерой. Кроме книжного шкафа, письменного стола со стулом, в неё вмещался еще лишь один стул для посетителей, втиснутый в единственный свободный угол, словно в "медвежьей" комнате Кирилы Петровича Троекурова. В этот медвежий угол стал частенько наведываться Передреев. Как уже упоминалось, излюбленной темой его разговоров была поэзия, он действительно "знал одной лишь думы власть". Однако в первые несколько лет нашего знакомства, наших бесед он ни словом не обмолвился о собственных стихах, ни разу даже не упомянул о своей принадлежности к "поэтическому цеху". Между тем Передрееву было что рассказать о себе, о своих успехах уже тогда, в самом начале 60-х годов. Ведь еще в июле 1959 года в "Литературной газете" увидели свет стихи "Три старших брата", "Четвёртый брат" и "Работа" с напутствием Николая Асеева:
Читать дальше
