Журнал современник - Журнал Наш Современник 2008 #9

Мне трудно сказать, в какой степени все написанное было ясным предчувствием своей судьбы, а в какой - так называемым самосбывающимся пророчеством - поэтическим заклинанием, которое при многократном повторении сработало и притянуло Колину смерть (вспомним любимого Шипило-вым Николая Рубцова: "Я умру в крещенские морозы…").

Но больше всего меня потрясли строчки Коли в одном из последних и самых лучших его стихотворений "Икона-вратарница", написанном незадолго до смерти. Оно настолько хорошо, что приведу его полностью.

Неугасимо горит лампада в соборном храме!

Ах, рассказать бы про все, как надо, умершей маме!

В соборном храме Ксиропотама поют монахи.

Поют монахи - ты слышишь, мама? - в священном страхе.

Паникадило и круглый хорос, орлы двуглавы…

Неугасимо горит лампада, горит, качаясь…

Когда то было? Младая поросль в зените славы

С утра - ко храму, твердя молитву, в пути встречаясь.

Никто не ведал, никто не видел - плескалось масло, Оно плескалось, переливалось, не зная края. И следом - беды, как те акриды, и солнце гасло, И конь у прясла всё ждал хозяев, уздой играя.

Изогнут хорос, как знак вопроса, под гнетом мессы. Младую поросль секут покосы - играют бесы. О, как мы слепы, людское стадо! Но всяк ругает То - ясно солнце, то - сине море, вино ли, хлеб ли. Кто ж наделяет огнем лампаду? Кто возжигает? И снова масло краями льется - но все ослепли…

Поют монахи… Поют монахи… Коль слеп, так слушай. Запрись, дыханье, утишись, сердце - Дух Свят здесь дышит. Святые горы, святые хоры, святые души Не слышит разум. Не слышит сердце. Ничто не слышит…

Горят усадьбы, как в пекле ада, - ребенок замер. Гуляют свадьбы. Плюются в небо - ребенок в двери. Ах, рассказать бы про все, как надо, умершей маме! Да на Афоне я сроду не был - кто мне поверит? Я был поэтом. Умру поэтом однажды в осень. И напишу я про все про это строк двадцать восемь…

Стихотворение состоит из 28 строк. Может показаться, что последние строчки "Я был поэтом. Умру поэтом однажды в осень. И напишу я про все про это строк двадцать восемь" - просто красивая рифма, а христианские образы, пронизывающие все стихотворение, - это всего лишь игра могучей фантазии поэта, который к тому же сам здесь признается, что "на Афоне я сроду не был". Однако, как это почти всегда бывает у Шипилова, случайность несет в себе скрытую закономерность, которую он сам в момент написания стихотворения, естественно, не осознавал. Я понял это в сентябре 2007 года, когда был в Италии и посетил древнюю христианскую церковь в

Риме Сан-Джованни Латерано. Ее составной частью является рядом стоящее сооружение Санкта-Санкториум ("Святая Святых"), где проходят наиболее значимые службы и хранится лестница из Иерусалима, по которой Спаситель поднимался к Понтию Пилату. Я был потрясен, когда узнал, что у этой лестницы было двадцать восемь мраморных ступеней. Они сохранились до сих пор. По этим ступеням современные паломники поднимаются на коленях, повторяя слова молитвы. Сам этот путь символизирует собой Голгофу, суж-денную каждому человеку, всерьез исповедующему христианство, а число 28 в христианском мире считается символом пути на Голгофу.

Своя Голгофа есть у каждого подлинного поэта. Была она и у Шипилова, всю жизнь мучительно пробивавшегося к Свету. По свидетельству вдовы Николая Татьяны Шипиловой-Дашкевич, он, конечно, ничего не знал ни об этой лестнице, ни о мистическом числе, но сумел с точностью воплотить глубокую идею восхождения к Богу в стихотворении, подытожившем крестный путь поэта…

(Встречи с Анатолием Передреевым, и не только с ним)

1. "Всё впереди ещё пока, всё впереди еще…"

В феврале 1962 года меня приняли на работу в журнал "Знамя" в качестве заведующей редакцией. Отделом поэзии в то время руководил Станислав Куняев. Молодой, симпатичный, приветливый, уже признанный поэт, но полностью лишенный комплекса собственной значимости, он для всех, начиная от уборщицы и курьера и кончая главным редактором, был просто Стасик. В комнате, где находился отдел поэзии, всегда хватало народа. Некоторые из поэтов приходили к Куняеву по делу, другие - просто побеседовать. Наше начальство хоть и ворчало по поводу этого литературного клуба, но в общем-то относилось к нему снисходительно, понимая, что в редакции не может быть казенщины. И вот в один прекрасный день Стасик, встав из-за стола, обратился ко мне с несколько торжественными, звучащими на старинный лад словами и с соблюдением светского этикета: