Дмитрий Орешкин - Климат и А. П. Паршев как жертвы аборта

Уничтожив дееспособный рубль, пролетариат обнуляет денежные ресурсы буржуазии, но заодно лишает экономику стимула работать на потребителя. Мало этого — отныне он обречен периодически кастрировать свои же собственные, уже пролетарские, рубли. Стоит позволить им худо-бедно выполнять функции платежного средства (т. е. стать тем, чем, собственно, деньги и должны быть), как они опять перестают слушаться и норовят утечь к тем, кто производит нечто пользующееся реальным спросом. Если принять советскую терминологию, к «спекулянтам», «нэпманам», «фарцовщикам», «теневым воротилам» и т. п.

Ленин был не очень опытным финансистом, иначе сообразил бы, что убить твердую валюту (а вместе с ней и буржуазию) можно и без всякого обмена, просто включив печатный станок. Тогда накопленные ранее запасы ликвидности превратятся в пшик, не покидая карманов конкурента. Вчерашний миллион станет копейкой, и богатей, имевший три миллиона полноценных рублей, окажется всего на три копейки богаче пролетария.

Впрочем, этот замечательный механизм был быстро нащупан на практике, когда советская власть начала бодро печатать пролетарские рубли и выдавать их трудящимся не за произведенные товары и услуги, а из соображений политической целесообразности. Сразу выяснилось, что справедливые пролетарские деньги не имеют экономического смысла, потому что никак не привязаны к произведенному объему стоимостей. Реальная экономическая жизнь, поскольку она всегда устроена несправедливо (с точки зрения коммунистов), немедленно ушла в подполье. Потребительные стоимости стали обмениваться друг на друга в натуральной форме, минуя бессмысленные советские дензнаки. Шило меняли на мыло, соль на ситец. Впрочем, и этот примитивный обмен не устраивал власть, ибо подразумевал наличие экономики, независимой от руководства.

Как истребление отечественного хозяйства выглядело на практике, описывает барон Врангель (отец известного генерала), до революции работавший в Российском золотопромышленном обществе.

1918 г. Общество, естественно, уже национализировано. К менеджменту приходит комиссар от новой власти (слесарь лет двадцати), поставленный командовать всей горнорудной промышленностью России. Имеет место следующий диалог.

— Если не вышлите припасы рабочим на приисках, будете расстреляны за саботаж.

— Откуда же взять деньги на припасы?

— Где прежде брали, там и берите.

— Но добытое золото теперь рабочие берут себе.

— Нас не касается. Зимой, когда прииски стояли, где раньше деньги брали?

— Банк финансировал.

— Вот пусть и теперь финансирует.

— Но банки национализированы.

— Тогда финансируйте сами. Но первая жалоба на саботаж — расстрел.

Не «саботировать», пишет старый Врангель, было физически невозможно. Оставалось бежать.

Типичная ситуация. Победивший рабочий класс на приисках присвоил золото, но требует провианта. Прибыль как мотивационный механизм Золотопромышленного общества отныне вне закона. Твердый рубль, как часть этого механизма, уничтожен. Банковская инфраструктура платежей растоптана. Из какого источника, через какие каналы и ЗАЧЕМ компания из голодного Питера будет снабжать сибирских рабочих провиантом? Даже если бы те не воровали конечный продукт, деньги, за которые его можно продать, сто раз обесценятся, прежде чем пройдет следующий производственный цикл. Какой дурак будет играть в эти игры?

С другой стороны, если бы рубли не обесценились, то опять скопились бы на руках Врангеля и ему подобных. А это диверсия!

Уничтожив эффективную инфраструктуру рублевой мотивации, власть вынуждена в качестве альтернативы ввести прямое силовое принуждение. Но помогает мало: слесарей с маузерами на каждую контору не напасешься. Экономическая инфраструктура деградирует до уровня, на котором слесари с маузером, как менее эффективный, но классово верный механизм управления, все же способны ей худо-бедно управлять. С этого момента и начинает формироваться уникальный тип социалистического хозяйства, который систематически воспроизводит, с одной стороны, деревянный рубль вместо настоящего, а с другой — класс советских надсмотрщиков, выполняющих вместо рубля функции контролера и погонщика.

Коммунистическая догма предусматривала полное отсутствие денег — поскольку это механизм эксплуатации. Однако реализовать на практике эту блестящую мысль не удалось. Какое-никакое, а средство экономического стимулирования и платежа все же необходимо. Иначе — откат совсем уж в первобытно-общинную голодовку. Так что большевики русскому рублю ноги поотрывали, чтобы не ушел слишком далеко, но на карачках ползать все-таки позволили. И на том спасибо.