Владимир Бушин - Живые и мертвые классики

Его литературная и гражданская судьба — завидней не придумаешь! Множество романов и повестей, пьес и киносценариев, изданий-переизданий, собрания сочинений, высокие должности вплоть до секретаря, сопредседателя правления СП СССР и главного редактора журнала «Знамя», а также заграничные поездки аж до Америки включительно да еще, конечно, куча премий и орденов. А после 1991 года, когда вышел из партии и под ракитовым кустом зарыл партбилет, к советским орденам и премиям прибавились антисоветские да еще президентская пенсия и членство в Русском ПЕН-центре, в правлении Фонда Сороса, в Совете по культуре при президенте и т. д.

Как читатель мог уже заметить, Бакланов склонен героизировать и мифологизировать свою биографию. Так, на последнем курсе Литинститута (Господи, почти шестьдесят лет тому назад!) отмочил героическую выходку, о которой до сих пор не стыдится рассказывать да еще и обставляет страдальческим антуражем. Однажды я об этом писал, но так как поток лжи с годами не убывает, а наоборот, становится все шире и мощнее, то, извиняюсь, но вынужден вернуться к старому делу.

В 1992 году Бакланов рассказал об этом на страницах «Знамени» так: «Бывшего комсорга института Бушина я публично назвал фашистом» (№ 9, с. 22). Смотрите, мол, какой я храбрец: публично! Подробности этого дела я, говорю, уже поведал в статье, напечатанной в «Нашем современнике» в 1994 году и вошедшей в книгу «Окаянные годы» (М. 1997), поэтому повторяться не буду. Добавлю только, что критик Бенедикт Сарнов, другой однокашничек мой того же извода в книге «Скуки не было» (М„2004. С. 693) назвал меня антисемитом, в доказательство чего привел два факта. Первый: «Я видел по телевизору, как Бушин на коммунистическом митинге красовался рядом с Анпиловым» (с. 451). Второй: «Не зря же еще в студенческие годы Гриша Бакланов сгоряча обозвал его однажды фашистом. Дело было громкое, и Бакланову тогда крепко досталось» (с. 454).

Ну, если «сгоряча», то почему же «не зря»? Именно зря. Но, конечно, все равно можно привлечь балбеса к суду. Да ведь жалко времени, к тому же у него, поди, уже и внуки взрослые. Как они посмотрят на дряхлого, но родного трепача? А главное-то, не могут сообразить эти недотыки, что их орда так все извратила, что сейчас «фашист» звучит как «патриот», а «антисемит» в стране, в ограблении которой евреи сыграли такую выдающуюся роль, это все равно, что орден Дружбы народов.

Но за что же Бакланов-то назвал меня фашистом? Молчит. Чем в его глазах Бушин показал себя фашистом? Неизвестно. Тогда я и Виктора Анпилова не знал. Выходит, оскорбил только за то, что Бушин был комсоргом, вернее, секретарем комитета комсомола. Совершенно как полоумный подлец Сванидзе, обозвавший комсомол гитлерюгендом.

Дальше в один голос с Сарновым: «Разразилось громкое партийное дело, меня исключили из партии, потом обошлось строгим выговором». Лютое вранье, ни единого слова правды. Есть люди, которые могут это подтвердить: не было ни громкого дела, ни исключения, ни выговора. Состоялось всего лишь собрание курсовой партгруппы из 6–7 человек, почти все они благополучно здравствуют. Бакланов сразу взял свои слова назад, но пытался доказать, что все-таки Бушин «несоветский человек», в доказательство чего привел убийственный довод: «У него нелады с женой». Это была правда, с женой мы вскоре разошлись. И разве это не изобличает антисоветскую сущность человека?

Но однокурсники сказали: «Гриша, заткнись. Попроси извинения, и пошли в бар № 4 отметим примирение». Но он не в силах был тут же извиниться. И вы только подумайте, меня, и доныне защищающего советскую историю, обвинял в несоветскости будущий столп антисоветского режима, завтрашний прихлебатель Сороса…

Но на другой день он не только позвонил, но и примчался ко мне со своими извинениями к черту на кулички — в Измайлово. Я сразу прервал: «Брось. Тут ведь рядом парк. Пойдем я свожу тебя в «комнату смеха». Этим все и кончилось. А потом он дарил мне свои книги, я давал ему читать свои статьи, которые не мог напечатать и т. п. Чуть не дружбанами стали, право. Но вот настала эпоха демократии, и он опять в своем журнале «Знамя» тиражом в 200 тысяч вылез с этим «фашистом» столетней давности. На что расчет? А вот на эти самые 200 тысяч. У меня же нет таких тиражей для его изобличения.

Не избежал баклановской экзекуции даже Константин Симонов. Однажды в 1965 году в Праге, рассказывает экзекутор, жил я в одной гостинице с Эренбургом. Тому с какой-то стати «требовалось выговориться, возможно, в чем-то оправдаться перед самим собой и не только перед собой», но еще, оказывается, и перед Гришей. Странно. Ведь только что закончил воспоминания в трех томах, в семи книгах «Люди, годы, жизнь», где вроде бы вволю выговорился, во всем оправдался. «Так вот, рассказывал мне Эренбург, — читаем мы, — как после разгрома в печати повести Симонова «Дым отечества» поехал он к нему на дачу в Переделкино подбодрить». В это трудно поверить. Эренбург на 25 лет старше, друзьями они не были. И зачем ехать старику в такую даль, когда можно позвонить по телефону? Гораздо более правдоподобно то, что пишет Борис Панкин в книге «Четыре «Я» Константина Симонова» (М., 1999): «В первый же день (как появилась разгромная статья Н.Маслина в газете «Культура и жизнь») позвонили с дач Федин и Эренбург» (с. 142). Незадолго до этого они высоко отозвались о повести на обсуждении в Союзе писателей.