Светлана Тулина: Живые и мертвые, или Племянник из шкафа

Перед рассветом меня разбудили мертвецы.

Шум, который некрограждане подняли далеко внизу, у ворот судоверфи, громогласно отстаивая свои якобы попранные живыми права, был совершенно невыносим. Когда же за дело взялись штрейкбрехеры из традиционалистов, а потом и сотня лондонских бобби с полутораярдовыми — в расчёте на толстокожесть и нечувствительность усмиряемых — дубинками из ясеня и клёна, я окончательно оставил попытки вернуться в объятия Морфея. А потому с тяжким вздохом снял с головы подушку, которой стремился отгородиться от внешнего мира, пристегнул механистический протез и, вооружившись стаканчиком бренди и набитой трубкой, прошёл сквозь салон на обзорную галерею, что кольцом опоясывала «Бейкер-стрит 221б» по миделю. Там, опершись на резные перильца и выдохнув в лондонский смог первую за этот день порцию ароматного дыма, я проснулся окончательно.

Впрочем, мне, как литератору и жизнеописателю, следовало бы подбирать более точные слова. Проснулся! Какой милый и уютно-старомодный эвфемизм. Среди молодёжи так сейчас говорить не принято. Наша милейшая и суровейшая мисс Хадсон, к примеру, по утрам предпочитает «включаться» — нейтральный термин, одинаково подходящий и ей самой, и управляемому её очаровательными ручками аналитическому автоматону по имени Дороти. И даже в речи моего знаменитого друга нет-нет, да и проскальзывают подобные словечки, заставляя меня в полной мере ощущать собственную викторианскую устарелость. Да, я старомоден. И утром по-прежнему люблю именно просыпаться, во всех смыслах этого слова. А по ночам предпочитаю отдыхать, хотя та чернота, в которую я погружаюсь при этом, мало напоминает обычный сон. Но она мне нравится, эта абсолютная чернота. Она намного приятнее тех кошмаров, что изводили меня в первые послевоенные годы. Помнится, я тогда пребывал в полном отчаянии и по профессиональной привычке военврача действовать решительно готов был на самые жёсткие меры — в том числе и вообще исключить сон из раздела доступных мне удовольствий. Хорошо, что нашёлся не такой радикальный выход. После усиленного курса алхимической обработки в спецвойсках Её Величества я не нуждаюсь во сне, вот уже тридцать лет. Но все мы — рабы своих старых привычек.

Нет, я не страдаю бессонницей. Но и не сказать, что особо ею наслаждаюсь — скорее, просто принимаю как данность и по мере необходимости стремлюсь извлекать из подаренных лишних часов бодрствования максимально возможную пользу. Читаю, фантазирую очередную главу о приключениях безымянного героя, секретного агента на службе Короны, или же веду документальные записи о ничуть не менее интересных расследованиях моего знаменитого друга и компаньона. Ну или вот как сейчас — размышляю о человеческой глупости, не позволяющей доблестным ветеранам Великой Войны осознать все выгоды некрожизни в современной Англии. Впрочем, вряд ли среди сегодняшних демонстрантов есть хотя бы один ветеран — они-то как раз понимали.

В том, чтобы быть не вполне живым, есть масса достоинств. Некоторые из них очевидны для всех — к примеру, мёртвого человека чрезвычайно трудно убить снова. Впрочем, одними только неуязвимостью, жизнестойкостью и почти пугающим долголетием плюсы постсмертной жизни не ограничиваются, и сегодня это понимают многие. Конечно, некровозрождённому некоторое время приходится привыкать к новому состоянию и перестраивать как режим существования, так способы восприятия окружающего мира. Новые привычки не возникают за один день или даже неделю, иногда требуются долгие месяцы, но куда спешить мертвецу? Ему принадлежит всё время вселенной. И если бы меня спросили, я бы посоветовал тем нашим мёртвым собратьям, о чьи укреплённые ребра и непрошибаемые хребты сейчас ломают свои ясеневые и кленовые дубинки доблестные полицейские у ворот лондонской верфи, не тратить его на бессмысленные попытки отстаивания того, что и так уже восемь лет как закреплено законодательно. Впрочем, слово «мёртвый» ныне не употребляют, считая оскорбительным. Малолетние хулиганы, конечно же, все ещё продолжают писать на стенах домов «зомби форево!», а то и что похлеще, но приличные граждане делают вид, что не замечают подобных непристойностей. «Человек с альтернативным способом жизнедеятельности» — вот как сегодня называют некрограждан. Мир меняется, и с каждым годом всё стремительнее.