Леонид Жуховицкий - Ни дня без мысли

Россией интересуются многие. К нам тоже ездят туристы. И мы их возим, в основном, в два города: в Питер да в Москву, которая была слишком велика, чтобы большевики успели развалить ее полностью. Ну, еще Суздаль, умеренно восстановленный. А вся прочая огромная Россия современными богатыми странниками практически не освоена. И не случайно: что мы им можем там показать? Стекла и бетона у них и дома хватает. А то, что осталось от былых времен, исчезает у нас на глазах. И вместе с ним исчезает надежда на грядущий туристический бум.

Старинные дома нынче горят по всей нашей неохватной родине, и это легко объяснить: в старых зданиях и проводка старая, а бомжи у нас сплошь курящие, и земля в центре любого города дороже, чем на окраине.

С сожалением и легкой грустью смотрим мы, как горит наше прошлое…

А это горит наше будущее.

Меня много переводили в Венгрии, ставили пьесы, по роману «Остановиться, оглянуться…» даже сделали фильм. В одном из театров венгерской столицы начали репетировать еще одну мою драму, и автора, как это принято в крупных театрах, пригласили на премьеру. Меня и прежде приглашали в разные страны, но очень часто поездки срывались по таинственным советским причинам, мало понятным иностранцам даже из социалистического лагеря. Но в тот раз венгры решили перестраховаться, и приглашение было послано не от театра в наш Союз писателей, а от венгерского министра культуры советскому министру культуры, так сказать, на высшем уровне. В результате мне позвонил очень вежливый товарищ из министерства и сообщил, что я включен в состав культурной делегации, в скором времени вылетающей в Будапешт. Мало того, оказалось, что никаких анкет мне заполнять не надо, ибо в данном случае все решается в иных инстанциях. После таких слов распрощаться сразу показалось мне не интеллигентным, и я, чтобы продлить разговор, поинтересовался, кто вошел в делегацию. Оказалось, что кроме меня в дружественную столицу на Дунае летят три министерских работника и знаменитая актриса Татьяна Ивановна Пельтцер. Оказаться с ней в одной компании было необычайно лестно, и я даже проявил дешевое пижонство, скромно информируя знакомых, что мы с Пельтцер летим в Будапешт по приглашению их министра культуры.

Через неделю вежливый товарищ из министерства, заведовавший в этой влиятельной конторе международными связями, позвонил мне вновь, чтобы сообщить дату вылета. Еще несколько дней прошло в приятном ожидании. Лишь накануне вылета я слегка встревожился: ведь где-то надо получать паспорт, возможно, билет, хотя бы выяснить место сбора делегации (в те годы за рубеж в одиночку не летали) а мой вежливый собеседник из министерства что-то не звонит. Я решил позвонить сам. Дозвонился, поздоровался и спросил, где и во сколько собираемся. Мой телефонный доброжелатель смутился и виновато объяснил, что, к сожалению, в последний момент делегацию сократили до трех человек.

К тому времени я уже привык к ударам таинственной судьбы. Но этот был слишком неожиданным — ведь два министра договорились! Голосом, предельно спокойным от злости, я спросил, кто еще из делегации попал под сокращение. Оказалось — народная артистка СССР Татьяна Ивановна Пельтцер. Легко было вычислить, что представлять в братской стране родную культуру будут три функционера.

Я воспринял как неизбежность, эту новую информацию, но, как писал когда-то Зощенко совсем по другому поводу, затаил в душе некоторое хамство. И деловым тоном произнес в трубку, приблизительно, следующее:

— Я приглашен на премьеру моей пьесы. Поэтому, чтобы не обижать театр, прошу вас выполнить за меня все обязанности автора. Вам надо прийти на спектакль и, если в конце будут аплодисменты, выйти на сцену и кланяться, пока не перестанут хлопать. После чего следует пройти за кулисы, поблагодарить актеров и сделать авторские замечания по ролям, указав на недостатки, которые всегда есть.

Вежливый собеседник пробормотал, что он все понял, еще раз извинился и неожиданно человеческим голосом добавил, что окончательное решение зависело не от него. На этом мы и распрощались. Я даже пожалел, что обхамил человека, скорей всего, желавшего мне добра.

А года через полтора в Москву по каким-то своим делам приехал главный режиссер будапештского театра и, конечно, сразу пришел ко мне. Принес афишу, программки, рецензии, увы, на венгерском. Мы посидели, выпили, и лишь потом он осторожно спросил: