Леонид Жуховицкий - Ни дня без мысли

Говорят, начальству нельзя опаздывать, работа встанет. Резонно — опаздывать плохо. Но, мне кажется, недельку промучившись в пробках, наши лидеры всех масштабов наконец-то поймут, что эвакуатор не единственное и даже не лучшее средство борьбы с дорожными тромбами. Наверное, если бы в тридцатом году прошлого века усатый диктатор покупал сосиски в магазине, он не решился бы под корень изводить российское крестьянство.

Скорей всего, уже завтра большинство водителей белые ленточки отцепят: погода нынче переменчивая, слякотная, и благородный символ протеста может быстро потерять свой безгрешный цвет. Отцепят — но ведь не выбросят.

Я почти уверен, что Щербинский пробудет за колючкой недолго: не так уж глупы наши власти, чтобы не понимать, что такой случай проявить гуманность, восстановить справедливость и побрататься с широкими массами у них появится нескоро. Но в любом случае тревожный праздник белых лоскутков отложится в памяти народа. Запомнится, что нас много. Запомнится, что мы очень не любим, когда нас пытаются унизить даже таким тупым способом, как начальственный рык автомобильного спецсигнала и подмигивание синей бородавки на полированной крыше иномарки.

Как же трудно у нас жить любому предпринимателю, от хозяина овощного ларька до владельца завода: окружающие охотно считают деньги в их карманах, хотя полезней бы считать их рабочие часы — ведь их в сутки не восемь, не десять, порой и не пятнадцать. И что бы задать себе вопрос: почему человек, уже заработавший и на детей, и на внуков, продолжает сжигать свои силы и годы, то и дело впрягаясь в очередную телегу, хотя корысти от этого никакой? Зачем, например, мой друг Леня Тавровский, президент огромной ассоциации, в три ночи прилетев из Сан-Франциско, уже в девять входит в свой московский рабочий кабинет? Зачем крупный предприниматель из Черкесска Стас Дерев грузил себя все новыми и новыми заботами, что стоили ему пота, крови и, увы, здоровья, которого, в конце концов, не хватило? Неужели мало было ему уже заработанных денег?

Я мог бы ответить разве что встречным вопросом: а почему актер, увенчанный всеми мыслимыми лаврами, тот же, например, Зельдин, на десятом десятке репетирует новую труднейшую роль? Почему великий Ренуар, когда с годами пальцы стали отказывать, продолжал работать над новыми картинами, привязывая кисть к запястью? Почему гениальный Бетховен, потеряв слух, писал музыку, услышать которую уже не мог?

Не зря говорят, что талант — это добровольная каторга. Настоящий предпринимательский талант, вопреки любым доводам разума и врачей, требует реализации. Для иной жизни, вальяжной, размеренной, благополучной, ни большой актер, ни большой художник, ни большой предприниматель просто не годны.

Вот оно и случилось. Строго говоря, можно было ожидать: и возраст изрядный, и ноша, что тащил полтора десятилетия, непомерна, и инфарктов было то ли пять, то ли шесть, и сердце, даже заштопанное умелыми хирургами, не могло ведь служить вечно. Но даже неотвратимое известие оглушило — мог бы и еще пожить, хоть немного, хоть сколько-то. При нем было лучше: болел за наших теннисистов, пил чай с Растроповичем, Путин, подчеркивая преемственность демократического курса, приезжал на дачу поздравить с днем рождения, патриарх приезжал… Вроде бы, мелочи, формальности — но в стране, все же, было посветлее, дышалось полегче. Конечно, не обходилось без иллюзий: на каком-то разгоняемом митинге, говорят, кричали — «Почему молчит Ельцин»? А что он мог сказать — он в это время лежал в своей последней реанимации.

Смерть Бориса Николаевича отмечали по разному. Толпа шла к храму Христа Спасителя с цветами и слезами, великие политики Двадцатого века прилетели прощаться, миллионы людей по всей стране, не чокаясь, поминали основателя свободной России. Зато в Думе, на то она и Дума, случилась непристойность. Когда предложили почтить память Первого президента, честные люди встали, а коммунисты остались сидеть. Зрелище получилось, как в общественном туалете — фракция КПРФ так и не смогла подняться со своих унитазов. Коммунистов, конечно, понять можно: и в девяносто первом, и в девяносто третьем их по вине Ельцина круто прихватывала медвежья болезнь, вот и в две тысячи седьмом сработала инерция. Условный рефлекс: при имени Первого президента России политических карликов так и тянет к унитазу.

Телевидение, в общем, держалось прилично. Но и там не обошлось без грязи — всякого рода пушковы не упустили случая тявкнуть на покойного начальника, надеясь угодить живому: авось, заметят, оценят, вдруг да и перепадет косточка с барского стола.