Еремей Парнов - Зеркало Урании

Вслед за Рабле и Шекспиром (утопические мотивы легко обнаружить в "Буре") проекты "реконструкции мира и общества" выражались главным образом в форме назидательных философских трактатов (Руссо и его многочисленные последователи, У. Годвин и др.). Утопические же романы можно пересчитать буквально по пальцам. Как правило, они обнаруживают сильное влияние бессмертного автора "Новой Элоизы", «Эмиля» и "Общественного договора". Среди наиболее видных руссоистов выделяются Л. Мерсье ("Год 2440"), Никола Ретиф де-ла Бретон ("Открытие астральных земель"), Фонтенелль ("Республика философов") и Морелли ("Базилиада, или Плавучий остров" и "Кодекс природы").

"Вопреки довольно распространенному заблуждению, — остроумно замечает Г. X. Шахназаров в книге "Социалистическая судьба человечества", — утопии, как правило, отнюдь не являются плодом буйного воображения. Напротив, они порождены самыми жгучими потребностями жизни и представляют собой нечто вроде "конструкторских разработок". В большинстве своем их авторы не только верят в возможность строительства идеального общественного порядка на основе предложенных ими принципов и чертежей, но и прямо призывают к этому всех разумных и просвещенных людей".

Распространение идей утопического социализма совпало, как известно, с периодом торжества романтизма. Не случайно, что поэтика современной фантастики и по сей день характеризуется явно романтическими чертами. Это прекрасное наследие Шелли ("Освобожденный Прометей" и "Королева Маб") и Байрона ("Острова"), Гюго ("Отверженные") и Жорж Санд ("Грех господина Антуана"), Мелвилла ("Марди") и, видимо, прежде всего Эдгара По.

Социальные противоречия капиталистической системы достигли высшего напряжения в годы, предшествовавшие первой мировой войне. Призрак вселенской бойни придвинулся вплотную. В ее неизбежности мнился спасительный выход из кризисной ситуации. Европа переживала свой страшный (почти по Шпенглеру) закат. Именно в это предгрозовое, чреватое скрытыми необратимыми изменениями время всевозможные утопические проекты спасения обреченного мира были восприняты как руководство к действию. Фантастические пророчества обрели обманчивый лик программных манифестов. Наибольший успех выпал на долю знаменитого романа Эдварда Беллами "Взгляд назад" ("Через сто лет"). Эта наивная утопия вызвала к жизни целый поток подражаний и опровержений. У. Д. Хоуэлс дополнил идиллические картинки Беллами острой социальной сатирой (дилогия "Путешественник из Альтрурии" и "Через игольное ушко"), Уильям Моррис в полемическом задоре нарисовал свою идиллию, в которой коммунистическую идею подменила средневековая пастораль. Творческое наследие Мора и Кампанеллы, как видим, обрело характерные черты догмы.

Большой популярностью пользовались в то время романы австрийского фантаста Теодора Герцки "Свободная страна" и "Заброшенный в будущее". Индивидуалистические воззрения Герцки породили поток памфлетов. Это была своеобразная цепная реакция, эскалация, рожденная отрицанием, где опровержения сменялись контропровержениями. Жан Граве издал в Париже анархическую утопию, Тирион в своей «Нейстрии» проповедовал крайний индивидуализм, Курд Лассвиц ("Картины будущего") видел спасение человечества в неудержимой машинной экспансии. Он был прав, говоря, что век пара изжил себя и на горизонте уже встает электрическое солнце. Беда лишь в том, что, раздираемый социальными катаклизмами, неудержимо изменялся сам горизонт. Это-то Лассвиц и проглядел. Впрочем, не он один.

Ни Вильям Гейя, ни Паоло Мантегацца ("Anno 3000"), ни Джон Ричардсон ("Как это можно сделать, или Созидательный социализм") не сумели по-настоящему оценить революционную роль рабочего класса.

Своеобразную дань утопическим чаяниям отдали такие художники, как Эмиль Золя (цикл романов "Четыре евангелия") и Анатоль Франс ("На белом камне"). Первые, фабианские в своей основе, конструкции грядущего построил Уэллс ("Современная утопия"). Названные произведения появились примерно в одно и то же время. На всех континентах тогда уже полыхали «локальные» колониальные войны — своего рода репетиции генеральной схватки за передел мира. Деловая конъюнктура стояла так высоко, как никогда раньше. Эйнштейн сформулировал постулаты специальной теории относительности. По городам России прокатилась грозовая война революционных восстаний 1905 года. Но авторы утопий, стараясь заглянуть как можно дальше вперед, смотрели далеко назад — в беломраморную античность, в идеализированное средневековье. Реальные коллизии реального мира, основополагающие противоречия его прошли мимо них.