Юрий Петухов - Черный Дом

Наконец, когда БТРы ушли подальше, повернувшись к нам кормой, мы врассыпную бросились через аллею. Это был отчаянный бросок. Девица в белых брючках неслась пулей, она с лету плюхнулась под деревья, в грязь. Больше я ее не видел. Очереди ударили запоздало. Но кто-то, по-моему, упал, не добежал. В этой суете и в этом аду трудно было что-то разобрать.

— Давай! Быстрей! За стволы прячьтесь! — кричали нам люди из рощи.

— Помощь нужна? — спросил из мрака мужик. У него был бинт, еще какие-то медицинские штучки.

— Все нормально, — ответил я.

И тут же побежал во тьму, за ствол здоровенного дерева. Мне уже надоело лежать на брюхе, устал и замерз, осень. А там можно было стоять в полный рост. Я никак не мог отдышаться. Но это уже шалили нервы. Еще через несколько минут вернулся броневик, светанул лампой-фарой в рощицу и шарахнул длинной очередью. Я знаю, как бьет крупнокалиберный пулемет, сам в свое время был старшим стрелком. Посыпались тяжелые ветви. Кто-то вскрикнул. И словно на крик шарахнули еще раз. А «витязи» все палили очередями со всех сторон по зданиям Останкина, резвились, крушили. Они теперь были почти не страшны нам, только с верхних этажей самого телецентра можно было бить по залегшим в роще, но бить наугад, вслепую, во тьму. Страшнее были БТРы-убийцы. Эти косили беспощадно.

Когда глаза мои привыкли к темноте и мраку, я увидел, что в рощице лежат, сидят, пригнувшись, стоят за стволами тысячи людей. Почти никто не уходил. Я перебежками сновал между обстрелами от дерева к дереву. Ампилова не было. Ушел. Но многие повторяли как заклинание: «Нельзя уходить до утра! Нельзя бросать ребят!» Горько плакала рядом пожилая женщина: «Бедненькие, ребятки! Что же с ними сейчас сделают эти гады! Убийцы! Сволочи! Надо же идти к ним, спасать, ну что вы стоите, мужики, ну сделайте хоть что-нибудь!» С голыми руками идти под пули профессиональных убийц? На свет?! Люди вздыхали, многие, как и я, пытались подползти из рощи поближе, к зданию. Но очереди били в упор, из укрытий выползать было смерти подобно. Не жалели патронов защитнички «мирового сообщества». Как их потом нахваливали наши телевизионщики и «мастера искусств». Интеллигенция, превозносящая убийц, называющая их спасителями… мразь! погань! Впрочем, эти нерусские «мастера» никогда не жалели русского народа: ни в восемнадцатом, ни в тридцатых, ни в девяносто третьем. Вдохновители палачей и подстрекатели убийц — вот вам имя, интеллигентствующие холуи! Но там, под пулями я меньше всего думал про них. Я не знал, что делать. Я не мог уйти, ведь там еще погибали люди, если я уйду, значит, я их прощу, и я стану предателем.

А люди, сотни, тысячи людей, говорили во мраке и сырости об одном: « Еще немного! Надо продержаться! Те, что уехали, давно в «белом доме», скоро придет подмога, не может быть, чтобы не пришла, там уже, небось, наши в Кремле, придут, выручат, не может этого быть, ведь мы же прорвались, мы же освободили их, мы же победили! Обязательно придут».

Я молчал. Я не мог им сказать, что не придет никто. Я знал точно, не придут, но я хотел надеяться, я хотел слепо верить, что придут, ведь день был такой чудесный. Божий День, за нас было все Воинство Христово. Бог был с нами, а не с изуверами-палачами… нет, не может Он нас бросить, предать! И тут же в голове стучало: может, еще как может Он бросить нас. Ведь мы предали самих себя. Мы не смогли удержать Победу, ниспосланную нам Им. Значит, мы и виноваты. Значит, мы не созрели, не готовы! И эта ночь уже ничего не принесет. Все решит завтрашнее утро. В первом часу ночи, убедившись, что в Останкино все кончено — кончено сотнями, если не тысячами трупов ( я не верю официальным данным, они лживы, на моих глазах убивали людей, это были массовые расстрелы безоружных и подлинные цифры убитых откроются позже) , убедившись в полном поражении, я через рощу начал выбираться из страшного места. Я знал, пройдут годы и тут возведут монумент памяти жертв октябрьского расстрела, сотням, а может, и тысячам погибших. Но сейчас на этой земле праздновали победу нелюди-палачи. Время спросит с них. Каждая безвинно пролитая кровинка отольется им, и я надеюсь, гораздо раньше, чем они за свои черные грехи попадут в преисподнюю.

Мы выбирались группой человек в восемь. В мрачном молчании. Пробиваться в Дом Советов? Я сразу исключил этот вариант. Мне надо было ехать к больной матери, к жене, я представлял, что они сейчас, посреди ночи испытывают, зная, что я ушел ТУДА, и что в Останкине идет смертная бойня. Только домой.