Лев Толстой считал, что цари со временем должны исчезнуть, как мамонты, которые могли жить только в допотопное время. И что невозможно управлять страной хуже, чем царское правительство. А в нынешней России умудрились как-то исподволь реанимировать самые одиозные атрибуты самодержавия. Снова на российском гербе утвердился двуглавый хищный орёл с короной. Опять появились департаменты, градоначальники, губернаторы, которые были для Льва Толстого символами тупости и бездушия громадного бюрократического аппарата. Очень тяжело приходилось в этом аппарате людям добросовестным и преданным отчеству. Широко известными в обществе стали слова знаменитого российского юриста Анатолия Кони, вынужденного признать, что само желание быть слугой страны, а не лакеем государя расценивается на высших этажах власти, как свидетельство неполноценности. И это — в лучшем случае. А в худшем — как проявление опасного бунтарства.
По иронии судьбы именно Анатолий Кони должен был стать министром юстиции в правительстве Петра Столыпина. Так в истории бывало не раз, — столкнувшись с большими трудностями, правители России готовы были допустить на верхние ступени власти людей исключительно честных и по-настоящему талантливых. Анатолий Кони решительно отказался от министерского портфеля. Чем вызвал недовольство и всевозможные толки.
Но, в сущности, его отказ можно считать предопределённым. Предопределённым в том числе и его давней дружбой с Толстым. Лев Толстой откровенно не скрывал своей неприязни к чиновникам судебной системы, которую считал неправедной и преступно жестокой. Но Анатолия Кони он уважал и ценил. А потому двери его дома всегда были открыты для судебного деятеля, которого в Зимнем дворце называли красным. Иначе говоря, чуть ли не революционером.
А «красный» Кони вспоминает в своих мемуарах, как, будучи обер-прокурором уголовного кассационного департамента Правительствующего сената, ехал впервые в Ясную Поляну, где жил Лев Толстой. Его и смущала и тревожила встреча с человеком, перед которым он «издавна привык преклоняться». Но преклоняться издали и общаться непосредственно — это совсем не одно и то же. Анатолий Кони боялся разойтись с Толстым во взглядах на российские реалии: «соглашаться безусловно и быть лишь почтительным слушателем мне не хотелось». Но получилось совсем иначе, едва дошло у них до первой большой беседы. Лев Толстой «начал задушевный разговор — и обдал меня сиянием своей душевной силы».
С тех пор обер-прокурор, а затем — сенатор и член Государственного совета Анатолий Кони считал необходимым для себя общаться с Толстым — пусть хотя бы время от времени. Он называл это дезинфекцией души.
И тем более не мог обойтись без такой дезинфекции в годы столыпинских реформ. Он был человеком европейски образованным и вслед за историками и философами французского Просвещения считал, что «миссия истории состоит в собирании плодов с векового опыта и в передаче достижений человечества из поколения в поколение». Но самодержавная Россия на свою беду брала у Запада заведомо плохие «плоды». Да и кто стал бы предлагать хорошие, если сильная Россия не нужна загранице?
После революции это понял даже принятый на Западе идеолог белого движения Иван Ильин, когда разрабатывал основы борьбы за «сильную Россию». По его формуле процветающая Россия всегда будет для Запада костью в горле — независимо от своего государственного устройства.
Неудивительно, что сегодня вся Россия опять говорит о кризисе управляемости. А бесчисленные попытки повысить эффективность властных структур помогают не больше, чем костыль, которым надеются исправить безнадёжную хромоту.
Но какие костыли спасут, если болезнь специально прививали, если Запад на свои деньги «лечил» Россию с заведомым расчётом? Такие «рецепты» для страны подсовывали и таким образом «лечили», чтобы она долго ещё не смогла уверенно встать на ноги.
Вот и американцы с особой настойчивостью внедряют на постсоветском пространстве свой образ жизни. Сто шестьдесят два года назад перенимать этот образ жизни отправился знаменитый английский писатель Чарльз Диккенс. В Соединённые Штаты он плыл в приподнятом настроении: американские свободы и демократию Диккенс собирался противопоставить лицемерию и ханжеству родной британской буржуазии. Американская действительность потрясла его. Лев Толстой был молодым человеком, когда появилась книга Диккенса «Из американских заметок». Возможно, Толстой читал этот отчёт Диккенса об американских «ценностях»:
Читать дальше