Игорь Шафаревич - Шостакович и русское сопротивление коммунизму

Мне кажется, что в некотором расширительном смысле, творчество Шостаковича тоже можно относить к «лагерному искусству», а его самого — к числу художников, сформировавшихся, если и не в тюрьме, то под ударами нашей тогдашней жизни и под непосредственным ежедневным ощущением близости тюрьмы.

В заключение мне кажется важным обсудить один упрек, который иногда бросают Шостаковичу — что его музыка не национальна, он авангардист, а авангард всегда не национален. Мне кажется, что это не так. Во-первых, уже по упомянутым «Мемуарам» видно, какую роль в его жизни играла русская музыка, как он все время «прорабатывал» Мусоргского, Римского-Корсакова. Он писал клавиры их симфонических произведений, перелагал для оркестра — фортепианные. А во-вторых, — я помню, что еще очень давно один профессионал, музыкальный критик мне сказал, с некоторым даже сожалением, что Шостакович конечно гениальный композитор, но он старомоден, мы ведь очень мало знаем современную музыку (тогда это действительно так и было) и Шостакович в нее не «вписывается». Действительно, он видимо был ближе к композиторам предшествующего ему поколения: Прокофьеву, Стравинскому, даже к Малеру — чем к своим западным современникам. А ведь авангардизм — явление относительное. Тут все дело в глубине разрыва с традицией, именно этот разрыв приводит к нигилизму и поискам других стимулов, не идущих от почвы и традиции. А относительно того, насколько музыка Шостаковича была национальной — то есть национально русской, то все дело, мне кажется, в том, какой смысл вкладывать в термин «русское». Например в литературе: кто более русский — Толстой, Тургенев или Достоевский? У Толстого и Тургенева — прекрасные пейзажи, по которым можно восстанавливать облик русской природы и описания быта, прямо для этнографа. У Достоевского, если и встречаются описания природы — то это сжатое осеннее поле, или облака, бегущие по небу, или петербургские туманы. А если быт, то уж очень специфический, например быт нищих мебелированных комнат. Но у Достоевского были другие, не менее «русские» черты — например, стремление доходить до «последних вопросов», как он сам это называл. А это очень существенная компонента русского отношения к жизни: чувство, что нельзя существовать, если не ясен смысл жизни. Так что в этом отношении Достоевский никак не менее «русский» гений, чем Толстой — и так всем миром и воспринимается. И мне кажется, что в этом же смысле Шостакович — глубоко русский художник.

Именно эта укорененность в традиции, вероятно, помогла ему сделать то, что он сделал и в тех условиях, в которых он жил. И он, со своей стороны, может служить источником силы для нас, для многих поколений русских. И не только он, но шире — все движение русского сопротивления, одним из самых ярких представителей которого он был. Какой-то высокий, героический и подвижнический дух горел во всех них. Он может дать силы и нам подняться из той катастрофы, в которую мы вот уже семьдесят четыре года катимся и все не можем остановиться.