Игорь Зудов - Жизнь и смерть как личный опыт. Реанимация. Исповедь человека, победившего приговор врачей

Ко мне вернулась возможность повернуться на правый бок, если захочу – на левый. Согнуть ноги в коленях – пожалуйста. Приподнять туловище – тоже можно, не боясь сорвать датчики, манжету для измерения давления, катетеры для капельниц на руках и ногах. Неизъяснимое блаженство – размять окостеневшее за 18 дней тело, когда круглые сутки приходилось лежать на спине.

Даже физиотерапевт, направленная ко мне для проведения лечебной физкультуры, не смогла придумать практически ни одного упражнения, пока меня опутывала густая сеть проводов и подводок для капельниц. Ей тоже пришлось ждать моего «освобождения».

Все было бы прекрасно, если бы не продолжающаяся изоляция от родственников и друзей.

Несмотря на то что мне стало намного лучше, что у меня сложились замечательные отношения с большинством медсестер и наконец-то установилось полное взаимопонимание с лечащим врачом, что я мог, хотя и с помощью специальной трубки, произносить отдельные фразы, ни разу за пять долгих дней моей относительной свободы мне не удалось ни позвонить домой, ни поговорить с родными, когда в отделение звонили они. Это была настоящая моральная пытка. Никакими мольбами и просьбами не удавалось добиться разрешения пообщаться с близкими хотя бы по телефону.

Я придумывал всякие фантастические поводы, чтобы мне разрешили позвонить домой. Однажды написал целое послание, как мне хочется винограда и как мне будет плохо, если я не получу его. В другой раз я убеждал медицинский персонал, что дома у меня есть чудодейственное лекарство для повышения иммунитета и что оно жизненно необходимо мне. Все было напрасно.

Ни на одну просьбу я не получил положительного ответа. А ведь я вроде имел статус «блатника». Но при этом – никаких привилегий. Да и врач, присвоившая мне этот титул при первой встрече, прекрасно понимала, что в отделении реанимации он не имеет никакого смысла.

В это же время из-за эпидемии гриппа еще более ужесточили доступ в реанимацию, в том числе и для сотрудников больницы. Не говоря уже о посторонних. Не помогали никакие деньги – «лавочка» временно закрылась.

Испытание «ничегонеделаньем» оказалось нелегкой страницей в моей истории болезни. Недаром говорят, что «безделье – мучительное бремя». Читать нельзя, говорить трудно, вставать не положено, ходить два раза в день по три-пять шагов под наблюдением медсестры – в какой тюрьме, а их сейчас показывают много, вы видели такой режим?

Оставалось только смотреть по сторонам и слушать. Слушать то, от чего хотелось лезть на стенку. Как я уже говорил, в реанимацию привозят и пьяных с легкими травмами, а то и просто свалившихся на улице алкоголиков.

Поскольку травмы получают наиболее агрессивные из них, то столь же буйно они ведут себя и в больнице. Их приходится буквально связывать по рукам и ногам, чтобы они не разнесли дорогое медицинское оборудование. На них вынуждены отвлекаться медсестры, поскольку пьяницам и наркоманам, находящимся под действием «зелья», необходимо ставить капельницы, выводить из одурманенного состояния. Делается все быстро и профессионально, но даже за те минуты, потраченные на таких, с позволения сказать, пациентов, можно пропустить момент, когда настоящему больному, особенно в первые часы после операции, станет плохо.

Так, например, случилось в нашей палате с одним из прооперированных по случаю черепно-мозговой травмы, когда он забился в конвульсиях после выхода из наркоза. На этот раз все обошлось, и помощь была оказана вовремя.

В один из этих длинных дней моим соседом оказался юный беспризорник, которому на вид было лет 13–14. Поначалу он все время просил есть и к каждому блюду выпрашивал хлеба. Когда же немного подкормился, поведал о своей трагической судьбе.

Этот паренек, похожий на голодного волчонка, буквально кусался, когда медсестра пыталась сделать ему укол или поставить капельницу. Озлобленный, он готов был зубами, руками и ногами защищать свою свободу от любого посягательства на нее. Со звериной ловкостью выпутывался он из узлов, когда его привязывали к кровати. Меня поражало, как мгновенно преображался он из ласкового «теленка», пока его кормили, в необузданного хищника при малейшей опасности.

Несомненно, что этот подросток, с физической точки зрения, способен выжить в таких условиях, где благополучные дети просто пропадут. Но его нравственный облик не позволял ему адаптироваться к нормальной человеческой жизни. Наряду с целым шлейфом вредных привычек он поражал своей недетской жестокостью.