Игорь Зудов - Жизнь и смерть как личный опыт. Реанимация. Исповедь человека, победившего приговор врачей

Но опять повезло! На дежурстве была Ирина, которая вытягивала меня и не из таких ситуаций. Ей хватило одного взгляда, чтобы понять – пациенту плохо. Подойдя к кровати, она шутливо спросила: «Игорь, сколько раз можно загибаться? На этот раз от чего?» Но мне было не до шуток, и она начала принимать меры по очередному выведению больного из кризиса.

К счастью, непрерывное измерение давления и пульса помогло ей быстро разобраться с причинами моего состояния. Дальнейшее было делом техники, а ею Ира владела в совершенстве. Часа через полтора я пришел в себя, но полезные для меня процедуры, не разбираясь в причинах, отменили.

И опять мои мысли приняли привычное направление. А если бы на дежурстве находилась менее опытная и наблюдательная сестра? При дальнейшем снижении давления последствия могли бы быть самыми плачевными. И все из-за того, что врачи воспринимают нас, пациентов, не как партнеров в борьбе против болезни, а в лучшем случае в качестве бессловесных домашних питомцев.

Они не считают необходимым объяснять, для чего назначается та или иная процедура, с какой целью выписывается то или иное лекарство, каких результатов ждать после их применения. Любой вопрос по поводу прописанных лекарств или методов лечения, любое несогласие с принятыми врачом мерами воспринимается в штыки. Впечатление такое, что они никогда и ни в чем не ошибаются. Многие из нас сразу отступают перед напором докторов, помогая им твердо верить в собственную непогрешимость.

Но ведь даже ребенок знает, что в нашей медицине это не соответствует действительности. Моя внучка уже с детского сада, прежде чем выполнять предписания врача, обязательно консультируется с дедом. И очень часто чудовищные дозы лекарств приходится либо уменьшать, либо вовсе отменять. Объясню, почему беру на себя смелость вмешиваться в предписания докторов.

Однажды, когда старшему сыну не было еще и 14 лет, ему назначили сложную операцию из-за гнойного гайморита. Как назло, я в тот момент находился в командировке. Настойчивый врач сумел убедить маму в необходимости хирургического вмешательства. После него, кстати, по мнению опытных специалистов, гайморит приобретает устойчивую хроническую форму.

Но, к счастью, восстал сын, заявивший, что до возвращения отца ни на какую операцию не пойдет. И что же? После моего возвращения мы проконсультировались у другого специалиста, и... оперативного вмешательства не потребовалось.

С тех пор в нашей семье установились две традиции. Во-первых, никогда в сложных случаях не доверять мнению одного, пусть даже именитого врача. Как говорится, и «на солнце бывают пятна». Практика консультаций с другими специалистами ни разу нас не подвела и уберегла от многих врачебных ошибок.

Во-вторых, при серьезной болезни кого-нибудь из родственников все решения принимаются на семейном совете, где тщательно анализируются все рекомендации докторов. Конечно, порой наш подход трудно осуществить на практике из-за излишней самонадеянности медицинского персонала, часто совершенно неоправданной.

Как минимум в одном случае удалось вовремя прервать смертоносное лечение. Но об этом ниже.

Здесь лишь добавлю, что как настоящий ученый с пониманием воспринимает критику в адрес новой гипотезы, так и пользующиеся авторитетом врачи с вниманием выслушивали наше мнение по поводу того или иного лечения. А вот специалисты с сомнительной репутацией всегда с возмущением реагировали на любое возражение.

Поэтому когда читаешь, что «...информирование пациента и уважение к нему в совокупности лежат в основе этических взглядов современной медицины на отношения между врачом и пациентом как отношения равных разумных партнеров», то воспринимаешь это как отголоски принципов существования какой-нибудь внеземной цивилизации. А оказывается, ими руководствуются в соседних европейских странах.

Когда я рассказывал о некоторых случаях, свидетелем которых был в реанимации, моему американскому знакомому, перенесшему недавно довольно сложную операцию, он не поверил мне и посчитал, что это плод моей расстроенной психики. Так сказать, последствия тяжелой болезни.

Чтобы, в свою очередь, не повредить его психику (82 года – не шутка), мне пришлось прекратить рассказы, воспринимаемые им как бред сумасшедшего.

Но, к сожалению, мои воспоминания, сохранившиеся на всю оставшуюся жизнь, – это не бред, не фантазии, а суровая реальность, подтвердить которую может любой честный человек, независимо от того, врач он или выздоровевший пациент. За все изложенное здесь готов нести ответственность – как перед судом совести, так и по закону.