Лев Успенский - Письма последних лет

Вы по детству своему — Охтинка, а на Охте за все свое детство (я) был один-единственный раз, годов 7-ми. Мама поехала к своей знакомой — учительнице одной из охтинских школ, Над[ежде] Петр[овне] Румянцевой, сестре известного переводчика «Капитала» Петра Петровича Румянцева. Я изо всей Охты с тех пор помнил только узенькую «каланчу» с «талией», неподалеку от нынешнего Охт[инского] моста. Впрочем, я видел ее целой еще и в 1969 году.

Так или иначе, мне было чрезвычайно приятно получить и само Ваше письмо, и добрые, теплые слова по адресу моих книг и моей работы.

1969. VII. 26

Дорогой и бесконечно уважаемый Корней Иванович!

Мне даже трудно выразить, как я признателен Вам за присланную очаровательную акварель [11] Речь идет об акварели М. Добужинского, которую он написал по просьбе К. И. Чуковского. В книге «Записки старого петербуржца» Л. В. Успенский вспоминает рассказанную ему К. И. Чуковским историю о том, как из Бармалеевой улицы в Ленинграде родился знаменитый Бармалей — герой знаменитой сказки Чуковского. Там же помещена фотография с акварели М. Добужинского. 12 июля 1969 года К. И. Чуковский прислал Л, В. Успенскому такое письмо: Дорогой Лев Васильевич! Если бы мне принадлежала Венера Милосская, я и ту с удовольствием предоставил бы в Ваше распоряжение! Издательство хочет прислать ко мне своего фотографа. Если это неудобно, я готов прислать Вам этот рисунок Добужинского по Вашему адресу, с тем чтобы по миновании надобности он вернулся ко мне в Москву. Этак будет лучше. <���…> Знаете ли Вы, что в издательстве «Радуга» в 1924 году вышел мой «Бармалей» с рисунками Добужинского? . Я и вообще-то очень люблю М. В. Добужинского, хотя больше всего знал его графику. Кроме того надо сказать, что два или три сына его учились в той же гимназии Мая, что и я. Они были не моими, а моего младшего брата одноклассниками, но я их всех прекрасно представляю себе (вот только забыл — двое их было или трое). В гимназии Мая учились множество младенцев тогдашней интеллигентской «элиты», в частности и уйма детей художников: тот Коля Бенуа, который теперь в Ла-Скала, как две капли воды похожий на серовский портрет своей матери, сын Рериха, вот эти мальчики Добужинские — много.

А гимназия была такой отличной, что все мы, бывшие «майцы», и к ней и друг к другу сохраняем самые нежные чувства, хотя осталось нас уже маловато.

Но это — а пропо.

Сегодня и завтра (суббота и воскресенье) я не могу известить редакцию о такой нашей книжной радости, но в понедельник сделаю это обязательно. Мы с ними сговаривались (так оно, очевидно, и будет), что они пришлют фотографа ко мне на дом и он никуда не будет уносить подлинник, так что, как только он скажет Бармалею свое «спокойно, снимаю», я запечатаю его (Бармалея) еще раз в конверт и тотчас отправлю Вам. Вероятно, к концу той недели он уже обретет свое привычное место в Вашей Чукоккале [12] 20 августа 1969 года К. И. Чуковский писал: Дорогой Лев Васильевич. Картина Добужинского прибыла в полной сохранности. Рад, что мог хоть отчасти послужить Вам. Дружеский привет! .

Вы пишете, «не позволю ли я Вам кое-где проретушировать мою статью о Николае Корнеевиче» [13] Л. В. Успенский — автор воспоминаний о Н. К. Чуковском, сыне К. И. Чуковского. , Ах, Корней Иванович! Вы меня ставите в положение какого-нибудь, пусть даже и не совсем неумелого, врача из войска, осаждавшего Трою, к которому бог врачебного искусства Асклепий обратился бы за «разрешением» помочь тому в его медицинской практике… Да я буду только польщен Вашим вмешательством, и «Молодая гвардия» после Вашей ретуши не имеет ни малейшей надобности показывать мне, что получилось перед сдачей в набор. Если бы Вы изъявили такое желание в отношении любой моей работы, я бы ответил так же, а тут, где речь идет о Николае Корнеевиче, и вопроса такого возникнуть не может.

Огорчила меня Ваша приписка: нездоров, хотя я и сам, как это ни странно, чувствую себя в 1969 году почему-то значительно менее крепким, чем, скажем, в 1929-м или 39-м. Но только на днях получил Ваше предыдущее письмо и радовался в нем всему впечатлению прямо юношеской твердости и почерка, и «плетения словес», и мысли. Впрочем, и это письмо никак не несет на себе отпечатка какого-либо нездоровья, и я надеюсь, что, когда Вы получите этот мой ответ, Вы будете уже бодры и крепки, как всегда.

Еще раз огромное спасибо.

1976. XII. 25

Ленинград