Виталий Коротич - Не бывает прошедшего времени

- Что здесь было в годы войны? - демонстративно взглянув на меня, спросил Виктор у бармена.

- Какой войны? - подмигнул тот.

- Прошлой...

- Не знаю, - улыбнулся бармен. - В "Шампольоне" всегда было уютно.

- Ну вот, - Виктор поглядел на меня, - говоришь, что память вечна. Это неправда. Вечен борщ, подаваемый здесь. Вечны желудки, жаждущие его. И "Смирновская" водка. Кстати, я пригласил Отто, он тоже живет в нашем "Макс Резиданс", так как формально прибыл с немецкой ветеранской группой. Он обещал прийти. Интересный человек, и память ему жизни не портит. Ты сам себя мучаешь, Володя.

- А на кой ляд нам еще Отто? - спросил я. - Кто он?

- Я хотел бы все-таки его тебе показать. Он тоже частичка моей жизни, той, беспамятной, которой ты не приемлешь. Ты помнишь меня до отъезда из Киева, но что-то происходило же и после. Мы с родителями оказались в Мюнхене, и жрать было нечего, и в нас, ты не поверишь, видели представителей наступающей на востоке Красной Армии, а значит, отворачивались от нас со злостью, с ненавистью, с угрозой. Тогда-то мы и познакомились с Отто. Он уже успел послужить в вермахте, попасть в плен к англичанам и каким-то чудом добрел до Мюнхена, что в тех условиях было шагом отчаянным: ведь могли и расстрелять под горячую руку, и снова на фронт послать. Но он оказался в пропагандистских частях, побыл журналистом, дождался гибели своей газеты под развалинами разбомбленного квартала. Издательство, родина, дом - все у него погибло. Неведомо почему Отто пристал к нам. Мама, - ты помнишь мою маму, - Таисию Кирилловну, она вскоре погибла, и ее фотографии у меня тоже нет, готовила еду на всех нас неизвестно из чего на костре, разложенном между кирпичными столбиками - все начало жизни моей засыпано кирпичной крошкой. Отто жил вместе с нами, молчаливое существо. Это было примерно тогда, когда части генерала Леклерка вступали в Париж.

- Ты все же признал генерала?

- Гарсон! - Виктор окликнул не нашего, другого официанта. - Когда генерал Леклерк приблизился к Парижу, где были вы?

- Какой генерал? - удивление было неподдельным. - Здесь у нас больше студенты. Генералы - это, простите, на противоположном берегу Сены.

- Я про войну, - качнул головой Виктор.

- Во время войны семья моя была в Нормандии, - сказал официант. - Я тогда вовсе еще мальчишкой был. А на севере жизнь у нас трудовая, рыбацкая. Когда союзники высадились и погнали бошей, рассказывали о генерале де Голле. Он, кажется, был премьером в Париже. Или президентом...

- Благодарю вас, - сказал я.

- Кстати, Отто работает на радио в Кельне, - уточнил Виктор. - Не относись к нему с предубеждением. С ним стоит познакомиться, поверь...

Бармен включил музыку. В отличие от ресторанов высшей категории музыка в "Шампольоне" была магнитофонной, записанной на все случаи жизни. За обедом, если вы заказывали его не в бистро, а в заведении поприличнее, можно было услышать виолончельные и фортепьянные сонаты в исполнении безработных солистов, иногда вполне приличных, или бывших профессоров консерватории с разрушенной алкоголем печенью. Когда-то в бистро приглашали аккордеонистов, затем их заменили музыкальными автоматами, а чуть позже пришли к резонному выводу, что человек, ищущий, где бы недорого и вкусно пообедать, обойдется без музыки, более того - музыка будет мешать ему.

Но бармен включил магнитофон. В бистро, имеющих разрешение на торговлю спиртным, сохраняли музыкальный фон; существовал предрассудок, согласно которому лучше наедаются в тишине, а сильнее напиваются под музыку.

Над баром расплылась мелодия советской песни, знакомой нам с Виктором с детства. Песня называлась "Катюша", и рассказывалось в ней о пограничнике, который землю бережет родную, и о девушке, которая его ждет. Запись, пущенную барменом, явно сделали люди, которые побоялись бы пойти с песенным пограничником на близкий контакт. Мужской хор выкрикивал слова, не включенные ни в один из официальных русских словарей, выкрикивал нескрытно и громко, акцентируя ритмический рисунок "Катюши", трогательная мелодия которой расползлась, обращаясь в собственную противоположность. "Ух! - ревели бугаи хором, - Расцветали яблони и груши, туда их перетуда!.."

Виктор, заметив выражение моего лица, прислушался. Послушал и серьезно взглянул на меня:

- А помнишь, как Колька, который приходил неизвестно откуда и исчезал неведомо куда, запел "Катюшу" у нас на траве, а полицай в него выстрелил, но не попал, и Колька двое суток прожил в угольном подвале под нашим домом? С тех пор он и нам не давал петь все подряд.