Дмитрий Глуховский: В поисках Франции

И в этом году — мне уже тридцать — я полетел на фестиваль в Сан-Мало. Летел в составе писательской делегации, что изначально располагало к работе и всяческому официозу, в компании незнакомых мне и очень любопытных людей, что обещало от самой Франции страшно отвлекать. Повзрослевший, страшно деловой, подзадравший нос — на нее не собирающийся никакого внимания обращать решительно.

Сразу погрузился в работу, мероприятия посещал исправно, в общем, с усердием отыгрывал великодушно предложенную мне роль, стараясь оправдать. И она, конечно, этого не могла не почувствовать. В жарком и душном Париже я не узнал даже того города, который открывался мне в восемнадцать. Так, улицы-улицы, дома-дома, люди.

Потом — в Сен-Мало на веселом поезде, забитом творческой интеллигенцией — тут уж вообще ни о чем думать невозможно. В Сен-Мало все тоже начиналось так, что становилось ясно: я ей тоже больше не нужен. Свидание не состоится.

Но в первый вечер что-то вдруг переменилось.

Ужин в ресторане в доме Шатобриана — столы с бумажными скатертями выставлены брусчатку зажатой между домами и крепостной стеной площади, в воздухе застыли огромные чайки — вдруг напомнил мне о первом моем годе во Франции, когда я приехал жить в двадцать два, и вполне допускал, что это — навсегда.

Устрицы с лимоном, мельчайшие капельки испарины на боках бутылки шардоннэ, хлеб с соленым бретонским маслом, разговор, улыбки — холодное вино вместе с океанским прибоем все громче стучит в уши, на секунду я забываю, что знаю французский, и он превращается для меня в давно не слышанную музыку…

Потом прогулка по оголенным отступившим океаном камням, пешком по дну, к морскому форту Сен-Мало. Вперед — на свет, на гам и на бит коктейльной вечеринки, устроенной для гостей фестиваля. Уже чуть в пьяной дымке — неуверенная беседа, и возвращение — пока возвращающийся океан не запер нас на островке — на мощеные узкие улочки Сен-Мало, в мелькающие вереницей кафе и бары. И разговор до рассвета в компании с французами под недорогое, неустановленное белое — что там недорогое, дешевое и кисловатое, но вдруг кажущееся сладким и легким… Почему?

А потому что были уже в моей жизни такие ночи, напролет до восхода проговоренные обо всем на свете и ни о чем. Было такое вино, и такой воздух был, и такой тихий океанский гул, и нежелание, чтобы эта ночь заканчивалась.

И тут — внезапное ощущение: вот она! Я в ней… во Франции. Пронзило. Случилось. Словно репродукция превратилась в подлинник. Ожила.

Я оставил компанию, выбрел на пирс, оглядел плывущие дома, освещенные прожекторами крепостные стены, потрогал стеснительно брусчатку, дерево какое-то… Все настоящее было, и как-то очень правильно, остро ощущалось.

Сел на скамейку. Вспомнил лионские вечера, вспомнил серпантины Ривьеры, ночные клубы в Париже, ресторанчик в узеньком закутке на улице Мерсьер, где столько у меня было решающих жизнь бесед, похожие на улиток трамваи, на которых тащил из Икеи шкафы в свою крохотную студию на первом этаже неказистого дома на набережной…

И понял: была у меня Франция. Была настоящая.

Она как любовь, как счастье была: кроме редких озарений ведь никогда эти состояния не ощущаешь. Все ждешь чего-то, надеешься, что придут какие-то неземные ощущения, что жизнь пойдет по киношному сценарию. У нас у всех слишком завышенные ожидания. Кино, телевидение и романы виноваты.

И только когда лишишься, понимаешь: ведь была любовь, было ведь счастье! Это оно и было, только я вовремя не распознал.

Не было, как у Алена Делона. Не было, как у молодого Бельмондо. Как у Виана.

Все по-другому оказалось, по-своему.

Выходило из-за домов солнце, небо розово-голубое оживало, а я все сидел на той скамейки и смотрел на Францию. И одно крутилось в голове: может, нам попробовать все заново?