Тамара Иванова: Писатель обгоняет время

Написан роман очень своеобразно, тем стилем большого гротеска, который проявлялся и в прозе М. Булгакова, А. Толстого, И. Ильфа и Е. Петрова, отчасти И. Эренбурга, Б. Пильняка, но ни у кого не был так напряжен, размашист, прихотлив и изобретателен, как в прозе Всеволода Иванова, особенно в этом романе.

Критики могли бы найти тут и сюрреализм, и гротескность современной драматургии Ионеско, и "Кафкианство", но на самом деле в нем лишь полно и сочно выражено то "всеволодианство", которое на веки веков сделало Всеволода Иванова неповторимым, многоцветным и многообразным, раблезиански буйным и иронически задумчивым великаном великой русской литературы. "Кремль" - одно из ярчайших проявлений его щедрого, далеко не всегда взвешенного и размеренного, стройно и гармонично проявленного таланта. Размер, мера, конструкция, строгая причинность, закономерность - он их часто толчком сшибает или тянет за собой, как Гаргантюа тянул парижские колокола. Поэтому и "Кремль" - не ровное произведение. Блестяще написанная, с "ивановскими" чудесными пейзажами, с "ивановским" юмором и с "ивановской" проникновенностью в "тайное тайных" человеческих душ, первая половина романа потом сменяется рядом глав, затянутых и несколько монотонных, чтобы к концу прийти снова к сценам изобретательным и острым.

Я не могу понять, почему роман не был напечатан при жизни Всеволода. Ведь роман этот так прямо и выразительно говорит о торжестве нового, о неминуемом окончательном торжестве коммунизма, его морали, его справедливой веры над суеверием старого, над гнусностью капитализма в его самых противных нэпмановско-спекулятивно-кулацко-паразитических отпрысках и пережитках. Ведь не может быть сомнения в том положительном значении, которое Всеволод Иванов вкладывал в фигуру большевика Вавилова, нарисованную без боязни внутренних конфликтов, трагедий, временных прострации, присущих человеку особенно в то конфликтное переходное время, которое описывает роман. Да и фигура Зинаиды тоже такого типа. Роман "Кремль" вовсе не паноптикум, не собрание монстров, не коллекция раритетов, хотя своеобразие, необычность, прихотливость, внешняя алогичность, опирающаяся на внутреннее логическое течение, на подтекст, на скрытую, но вскрывающую значительно больше, чем явная детерминированность, присущи этому роману - мудрому и яркому гротеску. Читателя поражает не только ситуация, эпизод, пассаж, но иногда даже просто фраза. Поражает именно той внешней нелогичностью, о которой я уже говорил, но достаточно вдуматься, чтобы понять, каким могучим выразительным средством эта формальная (а не сутьевая) алогичность является. Да, роман необычайно важен, сложен, интересен".

После смерти Всеволода я, с помощью комиссии по литературному наследию, активно начала "проталкивать" в печать его "Кремль". Для публикации мы выбрали законченный вариант 1929-1930 годов. Комиссия предложила ряду писателей и литературоведов этот вариант, размножение машинописи которого организовала и я и Союз писателей - для прочтения и отзыва. Полученные отзывы К. Федина, М. Бажана, В. Каверина, А. Крона, А. Борщаговского, С. Михалкова, В. Смирновой, К. Симонова и др. (хранятся в Архиве Вс. Иванова) датированы 1965-1971 годами. Все эти разные (и по характеру, и по объему) высказывания отличает единое стремление - разгадать те законы, которым следовал Всеволод, создавая свое оригинальное произведение. Почти все читавшие, за исключением лиц, занимавших официальные посты, исходили из пушкинской мысли: произведения художника надо судить по законам, им самим для себя избранным.

К. Федин, высоко оценивая роман, особо подчеркнул значение ивановского поиска для всей советской прозы: "Роман "Кремль" принадлежит к оставленному нашей русской советской литературе дару Всеволода Иванова. Все своеобразие его писательского пера сказалось и на этом романе. Горячность авторского слова, живописность картин, власть ритмов - все остро дышит волей большого художника".

В. Каверин обращает внимание на те своеобразные традиции, которым следовал писатель в "Кремле": "Это оригинальное произведение, основанное на традициях народного сказа и старорусской повести восемнадцатого века ("Фрол Скобеев"). Подходить к нему с оценками, которые мы привыкли применять к психологической прозе,- неправомерно. Это - роман-хроника, перечень событий, больших и малых, выстроенных так, как выстроила их в 20-х годах сама жизнь. Его атмосфера - фантастична, но это не литературная, а фольклорная фантастика, близкая к народным сказам, несомненно существующая и даже развивающаяся в наше время".