Михаил Гефтер - Мир миров - российский зачин

...Проще было бы предположить, что мельница капитализма перемелет и евразийский массив застывшего времени. Ведь Мир уже стал космополитическим, утверждалось в Манифесте(2); буржуазия накануне того, чтобы переделать по своему образу и подобию все, даже самые варварские нации. И позже, в 1858 году, как раз Россию имел в виду Маркс, когда говорил о восходящем движении буржуазного общества на неизмеримо большем пространстве, чем готовый к социализму уголок западноевропейского континента. Однако между этими двумя суждениями не только годы. Отступал в прошлое, менялся исподволь и Марксов образ Мира. Уже закончившееся буржуазное общество, каким видели его авторы Манифеста, вторично пережило свой шестнадцатый век. Вторично! В этом суть. Капитализм начался заново. И именно этот, вторично начавшийся капитализм исследует Маркс в Капитале. Могут ли быть законы его теми же, какими представлялись раньше? И мог ли остаться без изменений и его генезис: не ретроспективно воссоздаваемая картина возникновения буржуазного мира в одном из регионов, а генезис движение его самого, полного и зрелого (генезис как форма преодоления, момент самоотрицания)? Полагаю, Маркс отдавал себе отчет в том, что капитализм не только не изначален как таковой, но что он и не исконен в качестве всеобщей стадии, предпосылки которой будто неумолимо заложены во всех человеческих общностях. Лестница, ведущая вверх к нему, достаточно узка. Широкой делает ее он сам. Его абсолютное движение становления и только оно создает формы, предшествующие капитализму на всем пространстве Земли. Но так ли это - даже если в конечном счете? Как позже спрашивал петербургский корреспондент Маркса и Энгельса Николай Францевич Даниельсон: А теоретически? Куда мы идем?

Пореформенная Россия обнажала зазоры между мыслью и действием. Капитализм, раздвигающий свое историческое основание, в принципе нарушил искомую синхронность коммунистической революции. Сразу становилось все более иллюзорным. К старым препятствиям прибавились новые - со стороны восходящего движения. Но и это еще не все. Главное - не противостояние стадий само по себе, а появление новых могущественных источников квазицивилизации. Именно капитализм второго шестнадцатого века сумел вооружить архаические режимы орудиями и средствами, достаточными для осовременивания, притом в размерах, которые до того требовали глубочайшей революционной вспашки, всеобъемлющей духовной и политической перестройки. Квазицивилизация поэтому не только сокращение и даже не только осложнение пути. Она - другой путь. Альтернатива со знаком минус. Не то, чтобы вещь без вещных отношений, но и больше, чем ограничение сферы последних. Подчиняемые старой и обновленной личной зависимости, вводимые в систему власти, эти отношения приобретают отныне свойства, противостоящие цивилизации. Теперь она стопорится ими. Ими также. Там, где они возникли, на своей прародине, вещные отношения принесли личности отчуждение, но они предусматривали личность, а стало быть, и возможности сопротивления со стороны личности, возможности объединения сопротивляющихся личностей. Квазицивилизация вооружалась отчуждением: без личности и против личности. Что смогла противопоставить этому личность? Экономическая проблема не просто увенчивалась, надстраивалась коллизиями человека и общества. Коллизии эти становились базисными там, где процесс встраивания со спазматической быстротой входил в полосу распада докапиталистических монолитов, в полосу дезинтеграции, а эта последняя приобретала странное свойство перехода с неизвестным направлением - к чему и от чего. Именно: сначала - к чему и затем уже - от чего.

Я не стану настаивать, что обозначенная выше ситуация так именно вставала в сознании Маркса. Но у нас есть достаточно оснований утверждать, что эти мысли приходили к Марксу. Приходили с разных сторон и в разном обличье. Встрече с Россией и с народничеством предшествовали логические трудности завершения Капитала, а также плюсы и минусы европейского рабочего движения, уроки Интернационала и немарксистской Коммуны. Но Россией и народничеством все остальное как бы заострилось и собралось в одну точку. Теперь уже было бы анахронизмом говорить о господствующих народах. Означало ли это, что в составе тех, кому предстояло осуществить коммунизм, Маркс нашел бы теперь место всем без исключения? Такое предположение спорно. Сентиментальность была чужда Марксу во всем, включая самые его кровные интернационалистические - симпатии и чувства. Напротив, стоя на этой почве, он был особенно требовательным и даже жестким. Поворот к русским - не от прекраснодушия. И если слова о надвигающейся российской Коммуне - до известной степени патетика, то патетика, отражающая не только надежды, но и новый взгляд на Мир.