— Включай свою сатанинскую технику! — кричал я Збышеку-Янкелю и продолжал, не теряя куража, вещать о Рубцове и Бродском, о Сталине и Дзержинском. Янкель записывал, менял кассеты, бормотал: “это же гениально! Так импровизировать мог только Мицкевич! Я все это напечатаю!..”
Где он сейчас, мой милый толстый еврей, куда делись мои откровения и пророчества, записанные им в тот волшебный вечер? Мне самому было бы интересно знать, что я ему тогда наговорил такого?
Впрочем, один раз мы еще встретились, когда я через три года приехал на Варшавскую книжную ярмарку. Скучное и бесполезное дело! Несколько дней я сидел возле нашего стенда, на котором были выставлены книги Юрия Кузнецова, Вадима Кожинова, “Пирамида” Леонова, наш с сыном “Сергей Есенин”, журнал с публикацией воспоминаний Ильи Глазунова “Россия распятая”, книги митрополита Иоанна Санкт-Петербургского. В советскую эпоху вокруг меня клубилась бы толпа издателей, книжных агентов, журналистов, я давал бы интервью, заключал договора, торговался бы за гонорары для своих авторов. Вот от Глазунова даже доверенность есть на заключение всяческих контрактов с правом подписи. Уж он-то уверен, что ко мне очередь выстроится…
Но взгляды редких посетителей ярмарки скользили не задерживаясь по “Есенину”, по Кожинову, по Глазунову. Поверженная в прах Россия не интересовала зарубежных издателей…
Я загрустил и вышел с ярмарки, попросив приглядеть за моим стендом скучающую соседку из какого-то московского коммерческого издательства, и пошел по аллее к длинным желтым столам выпить под каштанами янтарного польского пива и съесть какую-нибудь шпекачку. Взяв кружку с белой шапкой пены, шкварчащих шпикачек, я вздохнул, и едва успел сделать первый глоток, как напротив меня подсел молодой светловолосый хлопец, похожий на Збигнева Цибульского из фильма “Пепел и алмаз”. Того же сложения, возраста и в таких же темных очках.
— Вы откуда? — спросил он на чистом русском языке.
— Из Москвы, — ответил я.
— У вас какой-нибудь бизнес? — спросил он.
— Книжная ярмарка, — ответил я.
— А, это тоже бизнес! — удовлетворенно промолвил он. — Но знайте, все, кто занимается бизнесом на территории, которую контролируем мы, должен платить нам за охрану и спокойствие. По двадцать долларов. Так что прошу, — и он положил свои крепкие костистые руки на стол.
Я опешил и от растерянности сказал ему:
— А ты знаешь, что похож на Збигнева Цибульского?
— На кого? — холодно спросил он.
— На великого польского актера.
— Не слышал такого.
— Ты что, “Пепел и алмаз” не смотрел?
— Какой еще “Пепел и алмаз”?
— Ну, который Анджей Вайда поставил!
— А кто такой Вайда?
И тут я собрался с мыслями, сделал второй глоток и откусил от румяной шпекачки половину. Потом вытащил сигарету.
— Ты — русский?
— Русский.
— Так вот что я тебе скажу, соотечественник. Ты не боишься, что когда-нибудь тебя найдут в мутной Висле?
Я встал, допил пиво и вышел из-за стола, с сожалением оставляя на нем вторую целенькую шпекачку.
— Не знаю, найдут ли меня в Висле, — послышалось мне в спину, — но тебя на твоей книжной ярмарке мы найдем!
Вечером я позвонил Янкелю и напросился к нему в гости. Свидание наше было гораздо менее вдохновенным, чем три года назад. Мы перекидывались какими-то малозначащими мыслями, посидели час-другой, выпили механически бутылку “Жидовской”, никакие магнитофоны не включали, и коты с кошками нами даже не интересовались. Когда я рассказал ему перед уходом о русском рэкетире, похожем на Цибульского, Янкель проводил меня до парадного, потом вывел на улицу и сказал:
— Раньше, когда мы жили в социалистическом лагере и Польша была в нем самым веселым бараком, к нам все-таки приезжали якобы из-за железного занавеса Булат, Андрей Вознесенский, Распутин, ты… А теперь, когда мы стали свободными, к нам приезжают украинские и русские бандиты… Братва… Так что иди прямо до площади, в переулки не сворачивай, перейдешь площадь — там и гостиница. В переулки не сворачивай! Всяко может случиться. В переулках у нас кипит ночная жизнь, как в Варшаве времен Тараса Бульбы…
Мы горестно улыбнулись и обнялись на прощанье.
Едвабне тогда еще не было…
* * *
Помнится, летом 2001 года я смотрел телевизор, выступала знаменитая польская актриса Беата Тышкевич. По каналу “Культура”. Когда ведущий программы задал ей обычный и пошлый вопрос о главной мечте ее жизни, то актриса не отшутилась, но ответила с неожиданной для женщины ее профессии выстраданной серьезностью:
Читать дальше
