Иосиф Бродский - Сочинения Иосифа Бродского. Том VII

В конечном счете то, что он говорит, может частично рассеять ореол таинственности, окружающий тюрьмы. В сознании большинства населения тюрьма есть некое неизвестное, и потому в чем-то родственна смерти, которая есть предел неизвестности и лишения свободы. Во всяком случае поначалу одиночку без особых колебаний можно уподобить гробу. Аллюзии из загробного мира в разговоре о тюрьмах — общее место на любом наречии,— если такие разговоры не являются просто табу. Ибо с позиции обычной человеческой реальности, тюрьма — действительно потусторонняя жизнь, структурированная так же замысловато и неумолимо, как любая богословская версия царства смерти, и изобилующая главным образом оттенками серого.

Однако частичное лишение свободы — каковым является тюрьма — хуже абсолютного лишения, поскольку последнее отнимает у вас способность это лишение регистрировать. И еще потому, что в тюрьме вы находитесь не во власти неких неосязаемых демонов; вы в руках ваших сородичей, чья осязаемость чрезмерна. Вполне возможно, что большая часть образности загробного мира в нашей культуре происходит прямо из тюремного опыта.

В любом случае, написанное в тюрьме показывает вам, что ад — дело рук человеческих, ими сотворенный и укомплектованный. И в этом — ваша перспектива вынести его, ибо люди жестоки в той мере, в какой им за это платят, халатны, продажны, ленивы и т. д. Ни одна система, созданная человеком, не совершенна, и система угнетения не исключение. Она подвержена усталости, трещинам, которые вы обнаружите с тем большей вероятностью, чем дольше ваш срок. Другими словами, нет смысла смирять свои убеждения по эту сторону стены, потому что вы можете оказаться за ней. Вообще же, в тюрьме выжить можно. Хотя надежда — это как раз то, в чем вы меньше всего нуждаетесь, входя сюда; кусок сахара был бы полезней.

I акт

Второй век после нашей эры.

Камера Публия и Туллия: идеальное помещение на двоих: нечто среднее между однокомнатной квартирой и кабиной космического корабля. Декор: более Палладио, чем Пиранезе. Вид из окна должен передавать ощущение значительной высоты (скажем, проплывающие облака), поскольку тюрьма расположена в огромной стальной Башне, примерно в километр высотой. Окно — либо круглое, как иллюминатор, либо — с закругленными углами, как экран. В центре камеры — декорированная под дорическую колонна — или опора: внешняя сторона ствола, внутри которого — лифт. Ствол этот проходит через всю Башню как некий стержень или ось. Он и в самом деле стержень: все, появляющееся в течение пьесы на сцене, и все, с нее исчезающее, появляется или исчезает через находящееся в этом стволе отверстие, являющееся помесью ресторанного лифта и мусоропровода. Рядом с этим отверстием — дверь главного лифта, которая открывается только один раз: в начале 3-го акта. По обе стороны ствола — альковы Публия и Туллия. Все удобства — ванна, стол, умывальник, нужник, телефон, телеэкран, вмонтированный в стену, стеллажи с книгами. На стеллажах и в стенных нишах — бюсты классиков.

Полдень.

Публий, мужчина лет тридцати — тридцати пяти, полный, лысеющий, прислушивается к пению канарейки в клетке, стоящей на подоконнике. Со времени поднятия занавеса проходит минута, в течение которой слышно только пение канарейки.

Публий. Ах, Туллий! Как сказано у поэта, что, должно быть, слышит в Раю Господь, если здесь, на земле, нас ласкают такие звуки.

Туллий, лет на десять старше Публия, сухощавый, поджарый, скорее блондин. В момент поднятия занавеса лежит в ванне, из которой поднимается пар, читает и курит.

Туллий (не отрываясь от страницы). У какого поэта? Публий. Не помню. Кажется, у персидского. Туллий. Варвар. (Переворачивает страницу.) Публий. Ну и что ж, что варвар?

Туллий. Варвар. Армяшка. Черный жоп. Вся морда в баранине.

Пауза; пение канарейки.

Публий (подражая птичке). У-ли-ти-ти-тююю-у... Туллий (поворачивает кран; шум льющейся воды). Публий. У-л и-тит-ти-тююю-уу... Туллий! Туллий. Ну?

Публий. У тебя от пирожного ничего не осталось?

Туллий. Посмотри в тумбочке... Свое-то, небось, сожрал. Друг животных.

Публий. Я, Туллий, понимаешь, совершенно случайно. Я не хотел. Пирожное было так неожиданно. Поэтому я и не мог его хотеть. Я как раз хотел оставить. Вернее, уже потом, когда съел, захотел. Это же было так внезапно! Сколько сижу, сроду пирожных не видел.

Туллий. И уже не увидишь. Этого, по крайней мере. Публий. Да? Почему?