Иосиф Бродский - Сочинения Иосифа Бродского. Том VI

No mortal eye could see

he intimate welding of their later history,

X

Or sign that they were bent

By paths coincident

On being anon twin halves of one august event,

XI

Till the Spinner of the Years

Said “Now!” And each one hears,

And consummation comes, and jars two hemispheres.

I

В одиночестве морском

В глубине, вдали от людской суеты

И от Гордыни Жизни, которые его задумали, недвижно покоится он.

II

Стальные камеры, недавно — костры

Его саламандриных огней,

Пронизывают холодные потоки и превращают в ритмичные приливные лиры.

III

По зеркалам, предназначенным

Отражать имущих,

Ползет морской червь — нелепый, склизкий, тупой, безразличный.

IV

Алмазы, граненые в радости,

Чтобы чаровать чувственный ум,

Тускло лежат, их блеск поблек, почернел, ослеп.

V

Рядом неясные лунноглазые рыбы

Глядят на позолоту вокруг

И вопрошают: “Что делает здесь это тщеславие?”

VI

Так вот: покуда кроилось

Это создание с рассекающим крылом,

Имманентная Воля, которая движет всем и все побуждает,

VII

Приготовила страшную пару

Ему — столь грандиозно-веселому —

Форму из Льда, пока что далекую и отъединенную.

VIII

И пока красавец-корабль рос, становясь

Все выше, красивей и ярче,

В туманной немой дали так же рос этот Айсберг.

IX

Они казались чужими:

Никто из смертных не мог увидеть

Тесного слияния их дальнейшей истории

X

И знака, что им суждено

Совпасть на путях

И вскоре стать нераздельными половинами устрашающего события,

XI

Покуда Пряха Лет

Не сказала: “Сейчас!” И вот все — слышат,

И настает соитие, и сталкивает оба полушария.

Перед вами — самое настоящее стихотворение “на случай” в форме публичного обращения. В сущности, это — речь; возникает чувство, что ее должен произносить проповедник с кафедры. Первая строка — “In a solitude of the sea” (“B морском одиночестве”) чрезвычайно просторная, вокально и визуально; она вызывает в воображении бесконечность морского горизонта и ту степень автономии стихий, которая сообщает им способность ощутить собственное одиночество.

Но если первая строка окидывает взглядом это колоссальное пространство, то вторая — “Deep from human vanity” (“В глубине, вдали от людской суеты”) уводит еще дальше от человеческого мира, в самое сердце этой полностью изолированной стихии. По сути, вторая строка — это приглашение к подводному путешествию, в которое и превращается первая половина стихотворения — опять затянутая экспозиция! К концу третьей строки читатель уже оказывается участником настоящей подводной экспедиции.

Трехстопники вещь коварная. Они часто плодотворны с точки зрения эвфонической, но при этом они естественно ограничивают содержание. В начале стихотворения они помогают нашему поэту задать тональность, но он торопится приступить к тому, ради чего пишется стихотворение. Для этого он берет третью, весьма вместительную гекзаметрическую строку, в которой действительно проявляет чуть не кровожадную деловитость:

“And the Pride of Life that planned her, stilly couches she” (“И от Гордыни Жизни, которые его задумали, недвижно покоится он”).

Первая часть строки равно замечательна как нагромождением ударений, так и тем, что она вводит: риторическим, абстрактным понятием, которое, к тому же, пишется с заглавных букв. Гордыня Жизни, конечно, синтаксически связана с людской суетой, но это мало помогает делу, так как, во-первых, людская суета идет без заглавных букв и, во-вторых, это все же более внятное и привычное понятие, нежели Гордыня Жизни. Далее, два “n” в “that planned her” создают ощущение зажатого, напряженного голоса, более пригодного для газетной передовой, нежели для стихотворения.

Ни один поэт, будучи в здравом уме, не пытался бы уместить все это в половине строки: ее почти невозможно произнести. С другой стороны, как мы уже отмечали, микрофонов еще не было. На самом деле, слова “And the Pride of Life that planned her” можно прочитать вслух, несмотря на опасность механического скандирования, и в результате мы получим в каком-то смысле неоправданное логическое ударение, однако очевидно, что для этого нужно сделать усилие. Возникает вопрос, почему Томас Гарди это делает. Ответ: потому что он убежден, что образ корабля, покоящегося на морском дне, а также тройная рифма строфу “вывезут”.

“Stilly couches she” — действительно великолепный противовес громоздкому скоплению ударений, ему предшествующих. Два “ll” — “текучий” согласный звук — в “stilly” почти физически передают легкое покачивание, корабля. Что до рифмы, то она окончательно утверждает женскую природу корабля [41] Корабль (Ship) в английском — женского рода. (Прим. перев.) , уже прочитываемую в глаголе “couches” (“покоится”). Для стихотворения эта ассоциация весьма своевременна.