Орхан Памук - Другие цвета

У меня перехватило дыхание. Так как я боялся расплакаться, я побежал к окну и посмотрел на улицу: каким всё было красивым пять минут назад, всё — трамвай, приближающийся к остановке, дома вдалеке, видневшиеся между веток деревьев с опавшими листьями, собаки, лениво почесывающиеся, на каменных плитках мостовой, — каким всё было красивым! Если бы время остановилось, если бы мы вернулись на пять клеток назад…

— Поиграем еще раз? — спросил я, прижимаясь к окну.

— Я не буду играть, — ответил он. — Ты будешь плакать.

— Клянусь, Джеват, я не буду плакать, — сказал я, стремительно подходя к нему. — Только давай, как в первый раз, на старых условиях.

— Я буду читать газету.

— Хорошо, — сказал я и перетасовал свою постепенно редевшую пачку вкладышей. — На тех же условиях, что в последний раз, говори, снизу или сверху?

— Только не плакать, — сказал он. — Хорошо, сверху.

Я выиграл, и он протянул мне одного из маршалов Февзи Чакмаков. Я не взял.

— Отдай мне, пожалуйста, короля Фарука!

— Нет, — сказал он. — Мы так не договаривались.

Мы сыграли еще два раза, я проиграл. Лучше бы я не играл в третий раз: дрожащими руками я отдал и Наполеона 49.

— Больше я не буду играть, — сказал брат.

Я стал умолять его. Мы сыграли еще два раза, и, проиграв, я вместо того, чтобы отдать ему вкладыш, который он попросил, бросил всю пачку в воздух, прямо над его головой. Все мои Мэй Уэст, Жюль Верн, Фатих Султан Мехмет и королева Елизавета, журналист Джеляль Салик и Вольтер, которых я, трясясь над каждым из них и аккуратно пряча, собирал два с половиной месяца, все они разлетелись по воздуху.

Если бы я жил в другое время другой жизнью! Не входя в бабушкину комнату, я тихонько спустился по скрипящей лестнице вниз, думая об одном дальнем родственнике-страховом агенте, покончившем с собой. Бабушка сказала, что те, кто покончил с собой, остаются под землей в темноте и не могут попасть в рай. Спустившись по лестнице, я остановился в темноте. Повернувшись, поднялся наверх и встал на последнюю ступеньку перед комнатой бабушки.

— Здесь твоя свекровь тебе ни чем не может помочь, — сказала бабушка. — Будешь смотреть за детьми и ждать.

— Но я все равно прошу вас, мама, я хочу вернуться сюда с детьми, — сказала мама.

— Ты не сможешь жить в этом пыльном доме, полном привидений и воров, с двумя детьми, — сказала бабушка.

— Мамочка, — сказала мама. — Как мы хорошо жили здесь втроем в последние годы жизни отца, после того, как мои сестры вышли замуж и уехали!

— А ты весь день смотрела старые папины журналы, Мебруре, красавица моя!

— Я растоплю внизу большую печь, этот дом за два дня прогреется.

— Я тебе говорила — не выходи за него замуж, — сказала бабушка.

— Я найду кого-нибудь и мы всю пыль и грязь в доме за два дня уберем, — сказала мама.

— Я в дом этих служанок-воровок не впущу, — сказала бабушка. — Да и к тому же, чтобы подмести пыль в этом доме и смести паутину, тебе понадобится полгода. А к этому времени твой витающий в облаках муж вернется домой.

— Это ваше последнее слово, мама? — спросила мама.

— Мебруре, милая моя, красивая моя девочка, если ты заберешь детей и придешь сюда, на что мы будем обе жить?

— Мамочка, я сколько раз просила, умоляла продать тот участок в Бебеке, прежде чем его конфискуют!

— Я не собираюсь ходить по кадастровым управлениям и раздавать бесчестным людишкам свою фотографию и подпись.

— Мамочка, чтобы вы так не говорили, мы со старшей сестрой привели нотариуса прямо домой, — сказала мама, повысив голос.

— Я никогда не доверяла нотариусам, никогда, — сказала бабушка. — У него по лицу видно, что он — мошенник. Может, он и нотариусом-то не был. Не кричи так на меня!

— Хорошо мама, не буду! — ответила мама. И крикнула нам из комнаты: — Дети, дети, собирайтесь, мы уходим.

— Постой, куда ты? — спросила бабушка. — Мы же даже толком не поболтали.

— Мы вам не нужны, мама, — прошептала мама.

— Возьми лукум для детей.

— Им не надо есть сладкое до обеда, — сказала мама и, выйдя из комнаты, вошла в комнату напротив. — Кто раскидал эти картинки? Немедленно соберите. А ты ему помоги, — велела она брату.

Пока я молча собирал вкладыши, мама, открыв старые сундуки, смотрела на детские платья, тюлевые занавески, коробки. От пыли на черном корпусе швейной машины с педалью у меня жгло в носу, слезились глаза, пыль забивалась мне в горло.

Когда мы мыли руки в маленькой уборной, бабушка стала мягко упрашивать: