Василий Шульгин - Что нам в них не нравится…

Дело не так обстоит, что была смута, гибли евреи и неевреи, а евреев истребляли и левые и правые (…) Нужно еще прибавить, что евреи были не только объектом воздействия во время этой тяжкой смуты. Они также действовали, даже чрезмерно действовали. Еврей вооружал и беспримерной жестокостью удерживал вместе красные полки, огнем и мечом защищавшие «завоевания революции»; по приказу этого же еврея тысячи русских людей, старики, женщины, бросались в тюрьмы, чтобы залогом их жизни заставить русских офицеров стрелять в своих братьев и отдавать честь и жизнь свою за злейших своих врагов. Одним росчерком пера другой еврей истребил целый род, предав казни всех находившихся на месте, в Петрограде, представителей дома Романовых, отнюдь не различая даже причастных к политике и к ней непричастных. Пробираясь тайком с опасностью для жизни по железной дороге на юг, к Белой армии, русский офицер мог видеть, как на станциях северо-западных губерний по команде евреев-большевиков вытаскивались из вагонов чаще всего русские люди: евреи оставлялись, потому что сумели приспособиться к диким правилам большевиков о передвижении; русский офицер не мог этого не видеть, потому что это бросалось в глаза и евреям, которые мне об этом с горечью и с ужасом рассказывали…

Кто сеет ветер, пожинает бурю. Это сказал не французский остроумец, не буддийский мудрец, а еврейский пророк, самый душевный, самый скорбный, самый незлобивый из наших пророков. Но и это пророчество, как и многие другие, нами забыто; вместе со многими великими ценностями мы и эту потеряли. Мы сеем бури и ураганы и хотим, чтобы нас ласкали нежные зефиры. Ничего, кроме бедствий, такая слепая, попросту глупая притязательность принести не может.

Поднимется, я знаю, вопль: оправдывает погромы! Но кого судьба поставила врачевателем в дни народного мора, того не смутят крики: пускает в народ холеру! Это — неприятность, связанная с призванием, с исполнением профессионального долга. Не смутит меня и то, что кричит и будет кричать о пускаемой в народ отраве не безграмотная, а полуграмотная чернь. Я знаю цену этим людям, мнящим себя солью земли, вершителями судеб и, во всяком случае, светочами во Израиле, свето-носцами. Я знаю, что они, с уст которых не сходят слова: черная сотня и черносотенцы, сами черные, темные люди, подлинные viri obscuri, [57] Темные люди (личности) (лат.). никогда не разумевшие ни величия творческих сил в истории, ни грозной мощи разрушительной стихии в человеке и человеках.

Ибо от живого мира, от мира, как он есть, их отделяет глухая стена словесных формул, наговоров, заклинаний и истинно шаманских обрядностей…

Три тысячи лет уже живет еврейский народ сознательной жизнью на земле, и где у нас хоть следы, хотя бы слабые признаки аристократизма, присущего обыкновенно древним родам? Мы — демократы, и все наше поведение согласуется с кодексом, составленным Ликургами из Психоневрологического института за Невской заставой; этого рода демократизм — начало и конец нашей мудрости. Но история прощает несоответственное поведение еще меньше светского общества: здесь «не принято», там не приемлется…

… Еврей и сейчас охотно идет за всяким блуждающим огоньком, поднимающимся над революционным болотом; тлетворная, разлагающая словесность о всеобщем братстве и всеобщем благополучии, та самая словесность, которая породила смуту и, следовательно, погромы, еврею и теперь мила; слова — отечество, порядок, власть — коробят ухо еврея, как реакционные, черносотенные; слова — демократия, республика, самоопределение — нежат его слух; вопреки всем жестоким урокам еврей продолжает думать, что в начале было слово, не творческое Слово Божье, а праздное слово краснобая…

… Обычно еврей начинает беседу о злобе наших злобных дней вопросом: долго ли еще это будет продолжаться? И в этих немногих и простых словах, в них сказывается инстинкт человека и еврея: жажда конца смуты. Все, что следует за этим, уже от блудной мысли, от демократизма, социализма, национал-социализма, сионизма, — все вещи незначительные, незначащие в сравнении с мрачным величием того, что происходит вокруг нас и с нами. Не звериная мудрость тут повинна — человеческая глупость. Опыт истории, которую мы теперь уже знаем за семь тысяч лет, показывает, что человеческое общество никогда не жило наподобие пчелиного роя или муравьиной кучи. Человек либо выше животного, либо ниже его; он живет либо по инстинкту и разуму, либо вопреки разуму и вопреки инстинкту. Не бросают же животные своих детей в объятия раскаленного идола, а люди эту и подобные мерзости делали в течение многих поколений, делали под влиянием извращенных представлений, мнимого, ложного знания. Нужно раз и навсегда расстаться с усыпляющим и совесть растлевающим представлением, будто народы, целые общества не ошибаются в своем поведении. В действительности соответствие между поведением народа и его же интересами есть недосягаемый идеал, к которому народы медленно, медленно приближаются, то и дело возвращаясь вспять и расплачиваясь за рецидивы дикости и знахарства жестокими страданиями, иной раз самим существованием своим. Такой рецидив знахарства привел Россию к крушению…