Александр Архангельский: Страшные фОшЫсты и жуткие жЫды

При 100 и тем более 90 миллионах населения, сконцентрированного в европейской части и неохотно обитающего там, где сосредоточены главные природные ресурсы, в том числе водные, мы не сможем избежать фактической колонизации. Не потому, что какие-то коварные силы за пределами России планируют ее захват. А потому, что свято место пусто не бывает; если один народ не справляется с освоением своей территории, она неизбежно достается другим народам. Уже сейчас деятельные, работоспособные и непьющие китайцы перетекают с Дальнего Востока в Сибирь и берут на себя исполнение самых трудных экономических задач – вплоть до зон рискованного земледелия. А Среднерусскую возвышенность все активнее осваивают выходцы из Средней Азии. Кому-то надо работать на многочисленных стройках, прокладывать дороги, выполнять тяжелые, непрестижные работы. Чем сильнее будет становиться российская экономика, тем больше будет дефицит рабочих рук.

При этом приезжие постепенно выигрывают главный тендер – на русскую женщину. С русской точки зрения у них есть один недостаток: они чужие. Но зато у них множество семейных достоинств: работают от зари до зари, любят детей и, повторяю, не пьют. И русские женщины неизбежно продолжат выходить за них замуж, потому что – а за кого же еще им выходить? От кого детей рожать? От чужих работяг или от своих бездельников? Боюсь, ответ очевиден. Дети от смешанных браков будут ощущать себя скорее китайцами, таджиками, узбеками, азербайджанцами, чем русскими. И мы оказываемся перед жестокой развилкой, как вставал перед роковым выбором герой русской сказки: налево пойдешь – голову сложишь, направо пойдешь – коня потеряешь. Если не ввозить в страну от 800 000 до миллиона мигрантов в год, мы не справимся с решением экономических задач, не сможем освоить свою гигантскую территорию и просто развалимся по причине чудовищной диспропорции между территорией, вытянутой на девять часовых поясов, и недостаточным количеством населения. Если же ввозить – через полвека Россия по своему этническому составу на 2/3 будет не славянской, а по своим культурно-историческим корням – не христианской и не европеизированной страной.

С подобной проблемой так или иначе сталкивается сегодня весь цивилизованный мир, все страны «золотого миллиарда». Но в России она будет обострена до предела. Во-первых, нигде больше проблема миграции не связана, по крайней мере потенциально, с вопросом о тотальной недозаселенности страны и о возможном пересмотре ее границ. Во-вторых, хотя Европа и жалуется на то, что «европоцентричные» семьи рожают куда меньше детей, чем приезжие, но нигде нет такого мощного двойного эффекта высокой смертности и низкой рождаемости на фоне все возрастающей миграции, как в России. В-третьих, и в-главных, в результате коммунистической катастрофы XX века и утраты имперского статуса Россия во многом потеряла свою собственную идентичность. Что значит быть сегодня россиянином? Внятного ответа на этот вопрос мы не получим. Что значит быть советским – понятно, что значит быть русским или татарином – более или менее, что значит быть москвичом, уральцем или сибиряком – сравнительно ясно. Но – россиянином?.. Молчание.

При таком положении вещей размывание этнокультурного состава несет в себе невероятно высокие риски полной, окончательной и катастрофически быстрой смены исторической и культурной принадлежности целой страны. Вполне возможна и даже весьма вероятна такая ситуация, при которой не традиционная российская цивилизация станет «плавильным котлом» или местом «мультикультурной» встречи самобытных народов, а ее саму переплавят в нечто совершенно иное. Повторяю: в нечто не европеизированное и не христианизованное. Потому что непонятно: в какое такое культурно-историческое вещество мы собираемся «переплавлять» приезжих? Или на какой собственной почве предложим им «мультикультурно» встретиться? Мы сами – из какого теста слеплены? Какие общенациональные ценности, какой набор простейших представлений о ключевых опорах жизни объединяет россиян поверх региональных, религиозных, национальных, социальных различий? Мы коллективисты или индивидуалисты? Республиканцы или монархисты? Мы за свободу или за жесткий порядок? Мы несем ответственность за Катынь, за пакт Молотова–Риббентропа, за внутренний геноцид собственного народа, осуществленный коммунистами и НКВД с молчаливого согласия большинства? Или мы гордимся государственным величием Сталина и готовы простить ему любые злодеяния только за то, что он превратил СССР в ядерную сверхдержаву? Ни один социологический опрос не даст внятного ответа; после распада СССР прежнее ощущение единой исторической нации распалось, а новое так и не возникло.