Олег Кашин - Горби-дрим

Названия рукописей, которые давал ему Суслов, и имена авторов он переписывал в специальную тетрадочку – это показалось ему хорошим ходом, когда придет к власти: начать надо будет именно с литературы, Россия же – книжная страна, вот книги пускай ее и перестраивают. Когда названий и имен набралось на десять тетрадочных страниц, сел и стал думать, с чего начать. Гроссман? Жестковато. Та история про собачку? Пожалуй, но не сразу. Выбрал производственный роман про металлургов, которым мешает лить чугун лично Сталин, и еще стихи одного белогвардейца – ничего особенного, всякая экзотика про Африку, войну и про любовь, но красиво будет издать в СССР поэта с такой биографией – расстрелян в 1921 году за антисоветский заговор, вот все удивятся. Засыпал, повторяя строчки: «Вслед за его крылатым гением, всегда играющим вничью, с военной музыкой и пением войдут войска в столицу, чью?» Хорошие же стихи, ну что такого?

С Андроповым в конце концов не подружились, конечно, но к молодому секретарю горкома новый главный чекист в какой-то мере благоволил – может быть, просто потому, что не хотел заводить новых знакомств на кисловодском отдыхе, а тут все-таки земляки, и Суслов познакомил, не кто-нибудь. Бродили вместе по дорожкам парка, он все больше молчал, говорил Андропов. Главным достижением в его жизни был разгром венгерского восстания в пятьдесят шестом году – Андропов любил повторять, что коммунистов в Будапеште вешали на фонарях и, вероятно, вполне искренне считал, что если бы не наша, как он это называл, «твердость», то дело бы дошло и до московских фонарей.

Андропов напоминал ему Сталина, но не того, с которым он познакомился в сорок восьмом году, а того, на которого рисовали карикатуры в эмигрантских журналах, хранившихся у Суслова в квартире на улице Коминтерна. Андропов любил выражение «капиталистическое окружение» и был уверен, что пока это окружение не уничтожено, небо над Советским Союзом никогда не будет безоблачным. У Брежнева, считал Андропов, «болезнь фронтовика» – человек был на передовой, боялся смерти и всю оставшуюся жизнь будет бояться новой войны. А войны бояться не нужно, надо просто однажды взять и раз и навсегда довоевать, «чтоб от Японии до Англии сияла родина моя». Андропов говорил, что мирное сосуществование – сказка для дурачков, и Ленин бы посмеялся над этой сказкой. Мирно сосуществовать надо только с китайцами – если с ними помириться, то можно за год завоевать весь мир, дать империалистам решительный бой. «Я бы начал с Афганистана, – фантазировал Андропов. – Дальше поднимется Индия, и уже объединенными силами поход на Америку, Владимир Ильич бы одобрил». Хорошо, что Андропов говорил так много, что не было даже нужды как-то ему отвечать, можно было просто идти рядом по тропинке и думать: «О Боже».

Университетский друг Зденек Млынарж писал ему из Праги письма – он стал теперь каким-то влиятельным чехословацким журналистом, и делился своими радостями по поводу «социализма с человеческим лицом»; Зденек думал, что опыт Чехословакии может быть полезен и для Советского Союза, он даже написал стихотворение «Переведи меня на хозрасчет», от которого хотелось плакать, потому что Зденек ведь не знал, что Андропов уже уговорил Брежнева устроить в Праге новый Будапешт, «а то они нас начнут на фонарях вешать». Брежневская болезнь фронтовика, которая так раздражала Андропова, в этом случае сослужила ему добрую службу – виселиц на фонарях Брежнев боялся не меньше, чем войны, и на войсковую операцию согласился еще до переговоров с чехами на Тиссе – об этом в свой очередной приезд рассказал Суслов, который относился к происходящему философски – может, и неплохо, злее будут. Спорить с учителем не хотелось, спросил только – «Зденека посадят?» «Наверное, посадят», – сказал Суслов. «А можно сделать так, чтобы не посадили?» – «Эх ты, добрая душа», – засмеялся учитель, но пометку в блокноте сделал, и Зденеку совершенно случайно удалось беспрепятственно доехать до австрийской границы, повезло.

Следующей весной он открывал памятник Ленину перед новым зданием крайкома – Ленина привезли из Москвы, и это был такой привет от Суслова, большая скульптурная композиция, в которой справа от Ленина стояли, как объяснил ему Суслов, плохие парни – чекист, красноармеец и еще какая-то сволочь, а слева – народ, двое женщин и трое мужчин, очень похожих на Сталина, Суслова и на него. «Это не памятник, это инструкция», – говорил Суслов, имея в виду, что как бы ни старались чекисты и военные, коммунистический идол обязательно будет низвергнут. Он часто вспоминал слова Суслова через год, в дни торжеств по случаю столетия Ленина – торжества тоже спродюсировал Суслов, который хотел добиться массовой народной ненависти к Ленину, мол, сегодня мы всех перекормим Лениным, а завтра тебе же будет проще.