Дмитрий Быков - Статьи из журнала «GQ»

— В таком случае и роман этот не стоит писать, — подвел черту Успенский. — Пусть Быков колонку напишет, все польза…

№ 8, август 2008 года

Иные.

Встреча принцессы и дровосека дает простор фантазии, совместная жизнь двух добропорядочных граждан навевает скуку.

Ее звали Юдифь, она изучала в Оксфорде русский язык и советскую литературу двадцатых годов двадцатого века, она впервые приехала в Россию с родителями, отправившимися сюда по работе налаживать московское отделение транснациональной корпорации, производящей молочные напитки. Она проучилась год в британской школе при посольстве, но потом перевелась в обычную русскую. Конечно, ей не удалось окончательно избавиться от акцента, но дело, как показывает опыт, не в произношении, а в интонации. Интонации у нее были родные, русские, даже дворовые. Ее бывшая одноклассница и ближайшая подруга училась теперь во ВГИКе, и они с Юдифью планировали цикл совместных документальных фильмов о России для британского кабельного канала. Это пользуется спросом. Лето она собиралась провести в Питере, снимая выживших детей блокады.

Она была красива акварельной, розовой британской красотой — большие серые глаза, бледно-золотистые волосы, нос с горбинкой, профиль несколько овечий, но оттого не менее аристократический. Я ей все это так и высказал. «Пусть морда хоть овечья, была бы… человечья», — ответила она с великолепной беспечностью. Я поразился: откуда? Но она знала и не то.

Ни романа, ни намека на роман не могло быть с самого начала. Я приехал на книжную ярмарку, Юдифь прикрепили ко мне в качестве гида, она возила меня по встречам с читателями в Корнуолл и Бристоль, таскала по лондонским книжным магазинам, где я по мере сил рассказывал аудитории, более чем наполовину эмигрантской, о том, как тут плохо стало без них. Я уже понимаю, что ничего другого они попросту не воспримут. Потом мы шли пить чай или смотреть кино, и она рассказывала мне свою двадцатидвухлетнюю жизнь, пересыпая правильную английскую речь таким соленым русским языком, что я диву давался, откуда фарфоровая девушка набралась такой жизненной правды.

Постепенно она рассказала и это. Была двухмесячная летняя поездка в Ростов, по обмену с Ростовским университетом. Была общага с законченной ведьмой на вахте. Была донельзя обшарпанная комната на пятом этаже, с окном неподалеку от водосточной трубы, что важно для дальнейшего рассказа. И был Вова, приятель бойфренда ее ближайшей ростовской подруги. And when he joined us one day at the Left Bank of Don, you know, Leberdon, — he zapal, zapal konkretno.

Да, Вова запал: у нее хватало самокритичности предположить, что дело было не в ее ослепительныхданных или блестящем уме, которого он все равно бы не оценил, — а просто перед ним была живая англичанка, существо из иного мира. Она купалась исключительно топлесс, потому что так привыкла, пила, потому что нашла в этом вкус, и с выражением пела русские народные песни, включая неприличные. Ее восхищала русская obscenity, энергичная и цветистая непристойная лексика, которой она набралась еще в школе, а в Оксфорде планировала посвятить ей отдельную работу. Конечно, она прилежно записывала новые выражения в словарик, ложилась спать строго в полночь и ничего никому не позволяла, а главное — совершенно не курила, что было для Вовы почти признаком ангельского чина. Как бы то ни было, согласно определению любви из стихов одной маленькой девочки, Вова почувствовал, что чувствует такое чувство, какого не чувствовал никогда прежде. На острове Ифалук (Микронезия) система эмоций сложней нашей, и там для этого ощущения существует слово «фаго»: смесь страсти, сострадания и умиления. Что-то вроде «трахаю и плачу», но без грязи. Володю пробило фаго.

Он начал с того, что проник к ней в окно по водосточной трубе, потому что мегера на вахте не пустила его дальше порога. Но в первую ночь ничего еще не было — только разговоры, во время которых Юдифь узнала множество новых слов. Потом было полно всякого, в том числе на левом берегу, и даже как-то раз на моторном катере, который Вова организовал с помощью друга. У него вообще было много друзей, в основном богатых, и сам он не бедствовал, хотя о роде своих занятий не распространялся. «I guessed he was a bandit, a typical gangster, я охуела реально». Еще бы — столько новых слов! Ее словарь вспухал как на дрожжах, она подумывала даже о публикации нескольких статей — в частности, об иностранных (главным образом немецких) заимствованиях в русском криминальном арго… Ей, бедняжке, казалось, что это мрачное наследие Второй мировой, тогда как это веселое наследие одесской мафии, говорившей на идише — местечковом немецком; кажется, Юдифь была разочарована моим пояснением.