Самуил Лурье: Евангелие ежа

Она-то знала (впрочем, и он видел), что в ее "надводных" сочинениях нет души, одна точность, да и та - в нестерпимых пределах дозволенного. Так и говорила: не все ли равно, о чем писать, если нельзя - про что хочется. Какая разница - хорошо или плохо написано то, что не нужно.

Бывали у нее часы и дни, когда воображался текст, по-настоящему необходимый. Эти видения прозы как правды, эти погружения описаны в повести "Спуск под воду" (начата в 1949, напечатана в 1989): жизнь глазами Уленшпигеля, мир горя и мести.

Верней, под девизом из Герцена: проклятье вам! - проклятье и, если возможно, месть.

Вплоть до самого Тридцать Седьмого она принимала реальность как настоящую жизнь, в которой вполне возможны увлекательная работа, счастливая любовь и верная дружба. Но с увлекательной работы ее прогнали, друзей уволокли в тюрьму, причем любимого человека - навсегда. И ей осталась только верность.

Загляните в письмо от 12.10.38, где о фильме "Профессор Мамлок". Вас поразит, как ожесточилась эта молодая женщина - до какой степени отрешилась от иллюзий. Вряд ли кто-нибудь еще в Советском Союзе (из находившихся на воле) столь же отчетливо понимал сущность родного государства. Собственно говоря, тут первый набросок "Софьи Петровны":

"Да, фашизм - страшная вещь, гнусная вещь, с которой необходимо бороться. В фильме показана травля профессора-еврея <...> провокационный поджог рейхстага, который дал возможность Гитлеру расправиться со своими политическими врагами; пытки, применяемые к коммунистам на допросах; очереди матерей и жен к окошку гестапо и ответы, которые они получают: "О вашем сыне ничего неизвестно", "сведений нет"; законы, печатаемые в газетах, о которых фашистские молодчики откровенно говорят, что это законы лишь для мирового общественного мнения..."

Представляю, как неприятно было читать Корнею Ивановичу. Но он крепился, как бы ничего такого не замечая, и поддерживал диалог в рассеянно-бодрой манере Порфирия Головлева:

"Надеюсь, что до декабря ты можешь сопротивляться своеволию и насилию управдома. А в декабре мы приструним его окончательно..."

(Сравните у Салтыкова: "А ты ключницу за бока! За бока ее, подлую!" - Я почти уверен, что К. И. под эту манеру подделывался нарочно: в его знаменитом - не так давно напечатанном - дневнике подобные стилистические гримасы не редкость.)

Он как будто вообще не желал ничего знать про то, что и другим бывает больно, - чужое отчаяние его раздражало.

Дочь пишет (7.10.1939):

"Жить мне очень скучно. Каждое утро просыпаюсь и думаю: для чего мне вставать? В конце концов, воспитывать Люшку можно и лежа. Самые дурные часы: утром перед вставанием и вечером перед сном. Днем занят повседневностью, а утром и вечером думаешь о жизни. Ах, я прекрасно знаю, что человек должен трудиться. И тружусь. Но плохо, когда живешь только из чувства долга. Такая жизнь утомляет..."

Отец - в ответ:

"Читаю Хэмингвэя, Колдвелла, получаю наслаждение. Здесь познакомился с замечательной личностью: с бывшей пулеметчицей Чапаевской дивизии Марией Поповой. Необычайно талантлива, самобытна, из неграмотной батрачки стала интеллигентной женщиной, знающей шведский и немецкий языки. В ней есть и величавость, и скромность. Говорит она чудесным русским языком - вкусным, богато окрашенным..."

Какая-то колкая точка пляшет в этом пассаже - лучезарном, бредовом. Быть может - обычная презумпция перлюстрации.

Не исключаю, впрочем, что дочь наказана не за тоску, а за бестактную фразу про дневник Никитенко (в том же письме):

"Никитенко читаю с интересом и жалостью. Страшна судьба человека, который неправильно понял главное в своей эпохе. Как бы он ни был умен и порядочен он обречен во всем наврать, натворить глупостей и подлостей..."

Этот Никитенко был в XIX веке посредственный литератор, усердный цензор; пятьдесят лет подряд заносил в дневник факты и сплетни - теперь этим трем томам нет цены. Вошел в историю литературы - вообще прожил преблагополучно, пользуясь уважением самых выдающихся современников. Никому, кроме Лидии Корнеевны, жалок не казался, - тем легче заподозрить в ее словах некий намек. Положим, афоризм ничего не стоит опрокинуть: страшна судьба того, кто правильно понял главное. Но это смотря что считать главным.

В дневнике К. И. среди других поразительных сцен есть и такая (20.10.1953):

"Был у Федина. Говорит, что в литературе опять наступила весна. Во-первых, Эренбург напечатал в "Знамени" статью, где хвалит чуть не Андре Жида <...> Во-вторых, Ахматовой будут печатать целый томик <...>, Боря Пастернак кричал мне из-за забора <...>: "Начинается новая эра, хотят издавать меня!"..."