***
Белый по ветру снежок.
В свете лампы – дыры, пятна.
То туда, а то обратно,
То бесенок, то божок.
Моложавая земля
Простовласа… простокваша…
Словно в залежах поташа:
Из небесного куля
Натрясло. Хвосты комет
Где-то там, за кулем этим
Хлещут мрак огнём поэтьим
Для совсем других замет.
Непрерывность бытия.
Горе. Радость. Радость. Горе.
Как смешон в своём укоре,
Как капризен к миру я!..
С днём рождения, дружок.
Всё кругом полно двучастья.
Ведь отнюдь не хочет счастья,
Просто – падает – снежок.
***
Карлы вы мои Карлы
Малодушные низенькие Карлы мои
Куда же вы из меня разбегаетесь
На кого вы бросаете меня
К чему вы меня готовите?
Карлы мои
Я любил вас
Я знал где вы прячетесь
Я видел ваши машинки
Ни в чем не перечил я вам
Никому о вас не рассказывал.
Горько мне чувствовать
ваш всенародный уход
И так больно смотреть на одежку вашу
На полупальто
И болониевые курточки.
Что будет с нами?
Кто жизни заряд нам подарит?
Кто воскресит наше тихое братство?..
Карлы Карлы мои
Низкие как табуретки
Бояки как щеники
Портьера парчовая опускается
Золотую лошадь не вижу
Воздух больше не пахнет.
***
И будет март, и будут кошки,
И снова Барсик убежит
По той неведомой дорожке,
Которой ходит вечный жид,
А там – вернётся, весь дрожит,
И рад конфетам и окрошке,
Худой, как дерево самшит,
Волнистый, словно тюль в окошке;
Поест и снова заспешит.
И будет лёд, и будут трели,
И рябь воды по корке льда,
И я припомню, что в апреле,
В двадцатых числах иногда
Ещё пуржит, ещё буровит,
И не видать весны следа,
И только слышен голос крови…
Ан нет – по льду журчит вода;
И снова снег облепит брови.
И будет ныть под сердцем кто-то,
А в сердце кто-то будет петь;
На достославного Федота
Сойдёт от Якова икота,
Как благодать нисходит, ведь
Воздушно-капельной дорожкой,
Посредством сорока ветров
Любая хворь идёт под кров,
Любая дурь колотит ножкой…
И будет март, и будут кошки,
И – пост, укроп и огурцы,
И буквы в книгах – "веди", "рцы",
И чугуны пустой картошки,
И перевитый стебель ложки,
И Богородицы венцы…
***
Досуха печали выжаты,
Никому не стала ближе ты
Чем мне
Птица баская да броская
Рядом был с тобой подростком я
А мне
Быть хотелось нужным набольшим
Но – случись такое – надо же –
Не сумел
Сплю непринятой собакою
Ничего Пройдёт Отплакаю
В уме.
***
Я действую тупо,
Я выгляжу глупо,
Как будто я майку
надел сверх тулупа.
Но кто в объективной
реальности сведущ
Изрядно, насквозь,
абсолютно, сполна?..
И что значит "тупо"?
И что значит "глупо"? –
Ведь майка, надетая
сверху тулупа,
Уместна: иначе
она не видна.
***
На чём стоит земля?
На спинах черепах.
На совести древлян,
Давно ушедших в прах,
На рыбах на немых,
На том, что нас умней.
А кто такие мы,
Чтобы стоять на ней?
Анатолий ДОБРОВИЧ КОЛЧАН КОЧЕВНИКА
Ошеломительная поэма "Свистульки" (ж. "Байкал", №6-2010) не может не вызвать мыслей о прецедентах в русской поэзии,и первые имена, приходящие в голову, – Александр Блок и Николай Гумилёв. В "Скифах" Блока – того же порядка этноцентрическая наступательная энергия; Гумилёв не скрывает жестокости как одной из основ своего мировоззрения. Но оба они – люди запада России и воплощают культуру русской аристократии на этапе её упадка, параллельного общеевропейскому декадансу. Оба петербуржцы и баре: "их благородия". Поэтому весь неподражаемый пыл их высказываний имеет оттенок художест- венной условности, а то и артистического кокетства. Они пребывают в постоянном диалоге со сложившейся в Европе гуманистической цивилизацией и, даже противореча ей, остаются плотью от плоти её. Не таков Владимир Берязев.
Стреляем по звуку!
Я клятвы своей не нарушу!
Туда, куда скажет
пустая свистулька моя.
А кто опоздает,
пусть Богу несёт свою душу –
Он жизни лишится.
И праведна кара сия...
И прыснули стрелы!
И духи над бубном запели!
Раздался состав воздухов.
И в мертвящей тени
Заржал жеребец.
И возжаждали плоти и цели
Трехпёрые жала,
налитые свистом слепни…
Подобного мы ещё не читали. Автору нет надобности оглядываться на возможных предшественников в русской поэзии. Всё, что предшествовало, усвоено им лишь как нотная грамота музыкантом. Сама "музыка" – из другого источника. Он являет собой евразийского человека, а не питерского, московского, орловского, киевского и т.п. И способен отождествить себя с гуннами: не в порядке литературной игры, а с нешуточным погружением в их менталитет. "Да, скифы мы!" – всё-таки декларация (вчитайтесь в Александра Александровича: ну, какой из него скиф?). А в Берязеве и впрямь чувствуется гунн.
Читать дальше
