Виктор Васильев - Актеры шахматной сцены

А теперь вторая причина. Она неизмеримо важнее. Но здесь необходимо отступление.

Почти два десятка лет я писал шахматные репортажи не в одиночку, а вместе с кем-то из мастеров. О других видах спорта, даже в которых куда слабее разбирался, как, скажем, об акробатике или художественной гимнастике, писал сам, а для шахмат прибегал к помощи соавторов.

Почему? Это не так просто объяснить. К шахматам я испытывал влечение и глубочайшее почтение с детства. До войны я имел первый разряд, был чемпионом школьников Хабаровска, после войны был чемпионом Джамбула. Удивительно ли, что для меня, шахматиста весьма скромной силы, герои моих репортажей были богами-олимпийцами? Оценивать самому глубину их замыслов, смелость решений либо, еще того хуже, их промахи? На это я долго не мог отважиться.

А когда наконец отважился, то очень быстро понял, что вступил на рискованный путь. Репортаж о семнадцатом туре чемпионата СССР 1969 года в редакции «Советского спорта» озаглавили так: «Ты гроссмейстер? Борись!» Я и сейчас считаю, что это был вовсе не плохой заголовок, и многие гроссмейстеры, такие, к примеру, как Таль, Тайманов, Басюков, да и некоторые другие, одобрили его. Но не все! Основанием для такого призыва послужила четырнадцатиходовая ничья двух гроссмейстеров. Только двух! Но на следующем туре одиннадцать гроссмейстеров сухо кивнули мне, а то и вовсе постарались не заметить моего приветствия.

– И тебя это удивило?

– Удивило и огорчило. Хотя я прекрасно понял открытый подтекст твоего вопроса. Да, мир шахмат сложен и неоднозначен. Моих шахматных лавров было куда как мало, чтобы этот мир не отторгал меня как чужеродную ткань. Вот когда я писал репортажи вместе с мастерами Львом Абрамовым или Борисом Барановым, тогда защитные силы шахматного мира дремали, но пробираться в одиночку через иммунологический барьер было не просто. Теперь должно быть понятно, почему мне было важным вспомнить о полемике в связи с ходами коней Таля и Ботвинника.

– Но мне этого все-таки мало…

– Ты хочешь еще фактов? Ты хочешь, чтобы я припоминал все свои давние обиды?

– Вот этого я как раз и не хочу. Конечно, трудно забыть несправедливость, даже если она не столь уж и велика. Но, может быть, стоит попробовать с философской улыбкой взглянуть на события многолетней давности, тем более что ты и сам отличался в полемике азартом?

– Что ж, попробую… В конце концов, срок давности уже истек. Хотя все забыть не смогу, да и не хочу.

Должен сделать признание: во многом потому, что шахматы практически не ставят препятствий для самовыражения, а для многих служат способом самоутверждения, они – это сугубо моя личная точка зрения – не являются идеальным, скажем так, средством для воспитания самокритичности. Тот не шахматист, говорили, кажется, Ильф и Петров, кто не считает, что в проигранной им партии он имел лучшую позицию. Впрочем, каждый из нас знает это по себе.

Так вот, помня это и сам отнюдь не отличаясь самокритичностью, я, тем не менее, не переставал изумляться тому, как, мягко говоря, субъективны и пристрастны шахматисты ко мне, человеку, как им казалось, внешахматного мира (я и сейчас не вполне уверен, что в этом мире стал наконец «своим»).

Не могу забыть про Василия Николаевича Панова. Вот уж кто был на редкость темпераментный и одаренный литератор и полемист! От него многим доставалось, в том числе, конечно, и мне.

У меня с Василием Николаевичем были занятные отношения. Мне нравились его не увядавшие с годами задиристость, полемический азарт, нравилось, что он строго стоял на страже интересов шахмат. Он был той самой щукой, которая нужна, чтобы карась не дремал.

Когда вышла моя биографическая повесть о Тигране Петросяне (называлась она в первоначальном варианте «Жизнь шахматиста»), Василий Николаевич, признаюсь, высказал много веских и полезных критических замечаний.

Но рецензию все-таки он начал с сообщения, что вышла книга избранных партий Петросяна со вступительным очерком (в дальнейшем названным даже «статьей»!) Вик. Васильева. Теперь я вспоминаю об этом с «философской улыбкой», а тогда, помню, очень расстроился.

Между прочим, когда я попытался поплакаться в жилетку Леониду Зорину по поводу того, что биографическую повесть размером в четырнадцать авторских листов назвали статьей, он меня быстро привел в чувство:

– В рецензии сказано, что ваша «вступительная статья» написана ярко и интересно – и вы смеете еще обижаться на Панова? Ручки ему надо целовать!..