неизвестен Автор - О дородных журналах

О дородных журналах

Сто лет здравствуйте, любезнейший All!

А что, кто-нибудь еще читает такую глупость, как толстые журналы? Судя по тиражам - нет, у нас одних библиотек - 50 000 публичных, 50 000 ведомственных, а у самого массового "Нового мира" - 21 000 тираж. Их них - 5 000 соросовских.

Пошел вот надысь в библиотеку, притащил этого добра за 1996 год полный дипломат - любопытно (не мне ли одному?) все ж, чем они живут. Коли чего не заметил - просьба поправить.

Прежде всего, поправели наши журналы здорово. Оттуда и начнем.

***

"Новый мир".

В художественном отделе как-то ничего особого не приметилось - в основном критический реализм, довольно скушно. Хотя вот Солженицын есть. Любопытнее прозы - публицистика, благо, это пол-объема журнала: Аверинцев, Кублановский - ценю, еще многие. Одним словом - вполне последовательно проводимый православный правый консерватизм: долой низкопоклонство перед Западом, даешь Третий путь, давить либералов, все в геене будете гореть огненной и так далее. Сие не особо удивительно кто у нас "Образованщину" и "Наших плюралистов" первым напечатал? Надо сказать, это приятно. И позиция, и сама возможность такой позиции - давно пора бы отбить консерватизм у коммуняк.

Рецензий немного, и в основном - очень краткие, хотя лит. критика часто весьма доброкачественная.

***

"Иностранка"

по сравнению с прошлым годом стала скучновата, а ведь в 1995-м можно было любой номер от корки до корки читать.

Хорош только Чарльз Буковски в 2'96 - американский Венечка. Больше что-то ничего не вспомню.

***

"Знамя"

Сильны, конечно, прежде всего прозой: "Трепанация черепа" и "Чапаев и Пустота" - уже это одно очень неплохо. В этой части - последовательные постмодернисты, что иногда (скучные Шаров, Слаповский, Буйда и иже с ними) совсем не остроумно и потому утомляет. С "Трепанацией" (No1) Сергея Гандлевского дело ясное - лучшая проза года, а вот с Пелевиным (No4,5) сложнее... Задолбал его буйный будизм. Но любопытно. В первой части - a la "Мой век, мои друзья и подруги" и "Роман без кокаина" - даже весело, а потом, как мы уже и говорили, пошел жанр "говна самовар". Пелевина несет: дурдом, новые русские, просто Марии, японцы. Странно, что отсутствуют программисты. Вероятно, они подразумеваются. Главное, пустышкой я его уже обзывал (хотя Димми Тимченко почему-то утверждал, что творчество Пелевина непусто - дык, смотри хоть заглавие), но теперь приходится брать слова обратно - всегда можно отговориться, что так оно и было задумано автором (опять же см. заглавие). Ну и хрен с ним.

Кроме прозы, очень хороши краткие рецензии - самые многочисленные и быстрые. Лит. критика тоже есть хорошая. Маргинальные жанры, типа "Дневник писателя" не особо радуют.

Между прочим, в каком-то номере была довольно большая подборка стихов надежды русского рока (как бы не несбывшейся, это ее реггей... старые вещи - на порядок лучше, в новых - его нет) Ольги Арефьевой ["* - ковчег"]. На бумаге, честно говоря не очень смотрится, но сам факт...

Публицистика выражена слабо, наблюдаются метания между постмодерном и правой новомирской позицией (член редколлегии Масарский пишет прямо по Солженицыну). Но здесь в общем-то не очень четко. Они во времена перестройки социализму с человеческой рожей все же сочувствовали, это немного осталось.

***

"Октябрь"

Загадочное явление. Проза и публицистика - это тянитолкай, сошлись, что называется волна и камень, стихи и проза, лед и племенная политика как орудие революции. В публицистическом отделе выступают: какой-то философ из Аграрной партии, Кара-Мурза с группой товарищей (все - из "Нашего современника"!), профессор из нашей яростно марксистской Плешки. О чем пишут, понятно: славься, община, за народный социализм, страну губят гарвардские мальчики, сохраним Рассею...

А проза такая (может быть, нерепрезентативно, но взял номера со знакомыми именами). В. Кантор. "Крепость". Сюжет (а остальным можно и пренебречь, стиль - величина бесконечно малая) двояк, но в общем таков:

а) старая еврейская революционерка, вернувшись в 1926 году из Аргентины, тогда же невинно страдает от шовинистической политики ВКП(б), прозябает в безвестности, вокруг нее разворачивается некая несчастная любовная интрига, затем она умирает и попадает в рай (подробно описано по Моуди), потому что она как коммунистка хотела много добра людям.

б) вторая линия - прямо из Достоевского: русский хулиган из антисемитских соображений устраивает небольшой погром кидает кирпич в окно учителю литературы, верней, в кроватку его ребенка, но, по чистой случайности, убивает (не до конца, кажется) не малютку, а его дедушку. После чего этот новый Смердяков представляет учителю Иваном Карамазовым (здорово с соседушкой по номеру Кара-Мурзой аллитерирует) невинного еврейского мальчика. Правда, с ума сходит не мальчик, а его тетя - дочка революционерки, но это не суть важно.