Андрей Колганов - 10 мифов об СССР

Тем более это было верно для большинства трудящихся, недавно вышедших из деревни и поднявшихся к новой жизни без опыта самостоятельного освоения культуры, самоорганизации, личностной свободы и критического самосознания, но при этом (вот они, парадоксы «ловушки»!) объективно ставших созидателями ростков качественно нового общества. Это социальное творчество масс, объективно в большинстве своем неспособных к социальному творчеству, не могло не породить превращенных (т. е. не просто извращающих, но и «убивающих» свое действительное содержание) форм полурелигиозного сведения своей самодеятельности к реализации внешней объективной воли (некоей абсолютно непогрешимой, являющейся «умом, честью и совестью» эпохи партии), каковая неизбежно должна была оказаться сращена с личностью-символом.

Эта в основе своей объективная (хотя и не единственно возможная – в других очерках книги я укажу на наличие альтернатив) тенденция, однако, была доведена до предельно реакционных форм субъективным фактором – теми, кто оказался во главе этой номенклатурной системы. Они (и прежде всего, «вождь», сращенный с репрессивным аппаратом НКВД, – Джугашвили и его ближайшие сторонники Ежов, Ягода, Берия и т. п., периодически расправлявшиеся друг с другом, а потом, как сейчас все чаше говорят, расправившиеся и с вождем) стали, по сути дела, исполнительным механизмом номенклатурно-бюрократической власти.

Однако это была не более чем верхушка айсберга под названием «сталинщина».

Его скрытой в толще обыденной жизни и обыденного сознания основой был конформистст-мещанин (и прежде всего, из среды служащих и интеллигенции, в том числе «элитной», иные из лидеров которой особенно услужливо возвеличивали вождей и активнейшим образом доносили на своих коллег-соперников по цеху).

Реальным исполнителем воли «сталинщины» был даже не следователь НКВД или солдат ГУЛага, а «рядовой» бюрократ, формировавший в силу своего социального интереса систему номенклатурно-бюрократической власти. И чем более бюрократической (т. е. оторванной от народа, неподконтрольной народу, стоящей над ним, замкнутой в рамках особой привелигированной касты) становилась эта экономическая и политическая власть, чем более, иными словами, мутировали ростки советского народовластия, тем больше простора для произвола и репрессий получали сталины и берии. В этой пронизывавшей все поры нашей жизни – от парткома до политбюро и ГУЛага – системе отчужденной от граждан власти, а не в личности Джугашвили или кого-то из его приспешников и кроется ключ к пониманию феномена «сталинщина».

А теперь вновь подчеркну: «сталинщина» была одной из сторон реальной мучительной и великой диалектики нашей жизни.

Была и другая сторона, и у нее были свои символы, ставшие действительным воплощением величия нашей страны. Они были везде – в производстве, науке (Вавилов и Келдыш, Циолковский и Королев…), искусстве (Шостакович и Эйзенштейн, Маяковский и Шолохов…), политике (Бухарин и Троцкий, Киров и Дзержинский…), армии (Тухачевский и Жуков…). Кто-то из них был приближен к власти, кто-то был ею репрессирован, но правда СССР – это единство этих противоречий. Это сосуществование в одной элите Жукова и Берии, Вавилова и Лысенко… Точно так же нашей правдой было сосуществование мещан-доносчиков, стремивших к расширению жилплощади в коммуналке, и «рядовых» героев Великой Отечественной; миллионов зачинателей новых трудовых инициатив и «элитных» предателей типа Власова…

И опять парадоксы – парадоксы эпохи, где «сталинщина» стала именем для всех – тех, кто строил социализм вопреки ей (причем иногда бессознательно, не понимая этого «вопреки» так же, как его не понимали герои-партизаны войны 1812 года, защищавшие Родину с именем «царя-батюшки» на устах, того, что завтра этот же царь и его прихвостни будут их пороть), и тех, кто паразитируя на их энтузиазме и подвигах уничтожали их же творческий порыв и самые жизни.

Но главное для нас сейчас – не эта публицистическая заостренность проблемы, а содержательный анализ (который в этом очерке по неволе будет очень кратким) противоречий между ростками царства свободы и их мутациями в нашем прошлом, анализ противоречия между строительством нового общества и «сталинщиной».

Рассмотрим подробнее эти ростки социализма и их мутации.

Содержательно социально-экономическая система «мутантного социализма», сложившегося в наших странах (пока оставим в стороне категориальное определение этого строя) может быть описана, опираясь на разработки политической экономии социализма (при условии «выворачивания на лицо» апологетических характеристик) и советологии. В этом случае мы смогли выделить систему противоречивых черт, соединяющих мутации и живые ростки посткапиталистического общества [339].