Я промолчал.
А какие проблемы, скажите на милость, могут быть решены предлагаемым способом? Может быть, проблемы русского народа?
В какой-то момент я почувствовал себя очень уставшим от этого разговора и сказал, что хочу съездить в центр, повидать одного знакомого.
— Учти, — сказал Али, — что такси до центра стоит не больше ста рублей… Здесь цены не московские.
На улице было уже темно. Я поймал первую попавшуюся машину, там сидело двое парней.
— Мне к университету, — сказал я.
— А сам откуда? — поинтересовались парни.
— Из Москвы.
— Ну, я так и подумал, когда увидел, что чувак стоит-голосует, — сказал один.
Вот. Я все раздумывал, влип я или нет, но тут вдруг они вместе, перебивая друг друга, стали расспрашивать меня:
— В Москве, наверно, думают, что здесь страшно, что здесь взрывают все…
— Ну, знаете, взрывы оптимизма не прибавили…
— Ну а ты сам, как к дагестанцам относишься?
Я пригляделся: это были хорошие ребята, один русый, с русой же бородой, похожий на русского. И они переживали, что из-за действий религиозных фанатиков русские люди плохо могут относиться к Дагестану, к его народам. Но они-то не фанатики. Мы поговорили о том, что существуют задачи, например, у Соединенных Штатов: Россию разделить. Отслоить Кавказ. Потом еще что-нибудь. По этническому, по конфессиональному признакам. Но, в общем, нашинковать ее чем мельче, тем лучше.
Я сказал: я люблю Дагестан, вы — ребята крепкие. И у меня есть друзья в Дагестане, к ним-то я и приехал.
Это вызвало совершенно неадекватную реакцию признательности за то, что я считаю их друзьями, доверяю им и не думаю о них плохо. Я потом несколько раз попадал на этот подход и думаю, что это связано с каким-то колоссальным внутренним сомнением. Дагестан не знает, кто он. У него есть несколько психологических сценариев одновременно. И, соответственно, одновременно несколько самоидентификаций и взглядов на то, в чем себя выражать. В терроре, в «западничестве» или в спокойном интеллигентном осознании самоценности: своей истории, своих языковых россыпей, своих даровитых на высокое чувство людей? На этом вопрошании, на этом разрыве жжет колоссальная боль.
Короче, они довезли меня до центра и денег не взяли.
Я вышел перед невысоким, белым с колоннами зданием университета, которое хорошо помнил. Справа от него должна быть пяти- или шестиэтажка Муртузали — знакомого археолога. Напротив нее — пивной ларек. Ларька не было. Но дом был. Теперь, правда, пройти во двор было нелегко: он оказался обнесенным забором. На калитке был кодовый замок. Я нажал кнопку звонка: «В какую квартиру вы идете?» — спросил голос охранника.
— Не знаю. Но я знаю, где она расположена. Я был тут шесть лет назад.
— А в какой подъезд?
— В подъезд с виноградной лозой.
Дверь открылась. Я пошел вдоль дома… Ну конечно, вот эта лоза, прекрасная, могучая виноградная лоза, уцепившаяся за балкон Муртузали на втором этаже…
Я спохватился, что надо было бы купить конфеты к чаю и жвачку, чтоб «зажевать» пиво. В глубине двора я заметил будку охранника и пошел к нему, чтоб он опять открыл мне калитку. Охранник, стоя на коленях, бился головой об пол — совершал намаз. Я не стал его беспокоить и тихо вышел через приоткрытые ворота сбоку, которые прежде не заметил. Потом купил в гастрономе «Dirol-Ice» и коробку дорогих шоколадных конфет. Почему-то запомнилось, что какая-то юная девушка в хиджабе, скорее всего, студентка, незаметно уступила очередь сначала мне, потом еще какой-то паре, хотя сама она уже давно могла бы подойти к кассе. По-моему, этими уступками она пыталась смоделировать обычную ситуацию в магазине так, чтобы незаметно выразить какую-то особую расположенность к людям, а может быть, и показать им, как обычная нервозная обстановка в гастрономе в конце рабочего дня может быть превращена во что-то совсем иное…
Есть тонкие вещи, едва заметные, едва ощутимые, от которых что-то волшебным образом меняется.
Почему-то именно эту девушку я вспомнил через несколько месяцев в Москве, в конце лета, когда по привычке в полдень приехал на велике искупаться на небольшое озерцо неподалеку от поселка…
Это последний остаток живой природы, чудом уцелевший в полях, за которыми встают громады новостроек города, с каждым годом подступающие все ближе. Камыши, стрекозы, толчея безобидных комариков над поверхностью озера, еще прозрачный, питаемый подземными ключами реликт живой воды, погружаясь в которую будто смываешь с себя все напряжение, накопившееся за несколько часов рабочего дня и, оттолкнувшись ногами, летишь, как птица, в бликующей стихии — свободный, легкий, кожей чувствуя, как любовно объемлет тело и играет с ним живая вода…
Читать дальше