Аркадий Бабченко - Операция «Жизнь» продолжается…

Они видят мир снизу. Не потому, что от тела осталась половина. Половина осталась от души. До заплеванного асфальта ближе, чем до лиц людей. И уже не хватает сил встать и войти в новую жизнь на пластмассовых ногах. Да и желания тоже уже нет. Эти молодые парни больше не хотят брать жизнь сходу.

Они хотят только одного — чтобы всегда была война, и чтобы в этой войне всегда были они.

Мы сидим на полу в переходе. На зашорканом мраморе стоит бутылка водки, солдатская кружка, валяется пачка сигарет, спички. Из всей "мебели" — туристический коврик, маленькая подушка под задницу и магнитофон. Когда двое его товарищей уходят, он остается один и до самого вечера гоняет на магнитофоне единственную кассету — афганские и чеченские песни. На бомжа совсем не похож — чистый, гладко выбритый, аккуратно пострижен. Камуфляж выстиран и отглажен. Милостыню тоже не просит — на земле перед ним стоит маленькая кастрюлька, но она вроде как сама по себе. Кто хочет, кидает деньги, кто не хочет, проходит мимо. Ему плевать. Он не благодарит первых и не поносит вторых. Просто сидит, слушает музыку и курит. Он не здесь. Его колонна ушла пять лет назад, и он остался с ней.

Как его зовут, я не знаю. Да и какое это имеет значение. Он — мой брат. Они все — мои братья. Войной подаренные братья. Вся Москва в братьях. В каждом переходе как минимум по одному.

Он заговорил первым.

— Где воевал-то, братишка?

Я сказал. Потом начал рассказывать он. Где, когда, как. Рассказал, как оторвало ногу — на бэхе попали в засаду, граната ударила в броню рядом с бедром. Сознание не терял, даже ногу свою оторванную видел. Я ни о чем не спрашивал, слушал молча. А он говорил. Спокойно, без истерики. Просто рассуждал о жизни.

— Я не понимаю этот мир. Этих людей. Зачем они живут? Для чего? Жизнь дана им с рождения, им не пришлось вырывать её у смерти — живите, люди! Но на что они её тратят? Может, они хотят придумать лекарство от СПИДа, или построить самый красивый мост или осчастливить всех людей? Нет. Обмануть они всех хотят, заграбастать бабла побольше — вот и все. Столько пацанов погибло, настоящих пацанов, а эти играются свой жизнью, как котенком, и не понимают, зачем живут. Никчемные люди. Лишние. Целый мир лишних людей. Потерянное поколение, потерянное поколение… Это не мы потерянное поколение, это они, невоевавшие — потерянное поколение. Если бы их смерть могла воскресить хоть одного пацана, я бы убил их всех. Не задумываясь. Каждый из них — мой персональный враг.

Он прикуривает от бычка новую сигарету, наливает. И вдруг смеется — зло, резко, глаза вспыхивают ненавистью.

— Ты никогда не думал, что «Норд-Ост» — это расплата? «Трансвааль» — это расплата! Расплата за пир во время Чечни. Нельзя веселиться, когда в двух часах лету отсюда люди убивают людей! Там до сих пор дети умирают, понимаешь? Там голод, а они готовы потратить семьсот рублей на билет — на семью получается две тысячи — только чтобы потешить себя! На эти деньги ТАМ два месяца жить можно! Я контуженный, я не понимаю этого! До меня не доходит! На их земле идет война, а им плевать на это! В таком случае нам плевать на них. Ни один из них не должен умереть, не узнав, что такое война. Я хочу чтобы они также кричали ночами и плакали во сне и не просыпаясь лезли под кровать, когда во дворе хлопнет новогодняя питарда и скулили там от страха, как скулили мы! Они также виноваты в наших смертях, как и те, кто нас убивал, кто гнал нас на эту бойню. Почему они не бастовали в Москве и не перекрывали пикетами улицы, когда нас убивали в Грозном? Объясни мне? Почему не кричали и не рвали на себе волосы, когда смотрели по телевизору, как псы жрут тела их мальчишек? Почему не было революции, бунта, гражданского неповиновения? Как могли они отправлять своих сыновей на бойню, а сами веселиться, жить, пить пиво и зарабатывать деньги, когда их убивали там, когда штурмовики утюжили горы и рвали на части детей и женщин, когда раненные чеченята гнили в подвалах, заматывая оторванные свои ручонки гнилыми тряпками, а по их ранам ползали опарыши? Как могли они жить, когда подвалы были забиты раненными и пацаны кишки на кулак мотали.

Они также виноваты в этих смертях. Мы пришли забрать свое. Мы будем убивать… Готовьтесь.

Его ненависть угасает так же мгновенно, как появилась. Глаза снова затянуты пленкой безразличия.

— Везде полуправда, полуискренность, полудружба. Я не могу так — «полу». У них здесь, на гражданке, полуправда — это маленькая правда, у нас там, на войне, полуправда — это большая ложь. Столько пацанов погибло, а я выжил. Я все время думаю об этом — для чего? Они были лучше меня, но выжил я. Ведь не просто же так! Может, я выжил только для того, чтобы о нас помнили? Я — напоминание, — он опять зло смеется.