Александр Солженицын - Россия в обвале

Туг многие меньшие и малые нации нашей страны — ныне патриотизмом своим несомненно, явно превосходят русских. Их национальное чувство — стойкое.

А наше? А наше — истоптано, изорвано в клочья. Короткое время войны с Германией русский патриотизм был разрешён, возвышен, прославлен — а затем, по использовании, задвинут и снова превращён в пугало.

Я говорю тут — о русском патриотизме чистом, любовном, строительном; не о крайнем националистическом переклоне («только наша порода!», «только наша вера!»), не о взнесении своей национальности выше мыслимых духовных вершин, выше нашего смирения перед Небом. И, разумеется, не назовём «русским патриотизмом» тот, который заключает малодушный союз со своими уничтожителями-коммунистами.

Не напрямую, не Указом запрещён русский патриотизм — но близко около этого, почти. Немалые силы — и внутри страны, и вне её — направлены к тому, чтобы нас, русских, обезличить.

А мы? А мы — и поддались. Под лавиной нашего поражения в XX веке — опала наша воля защитить свой облик, свою особость, духовную органичность. Мы в упадке нашем много-много виноваты сами.

Вспомним Гоголя: «Велико незнание России посреди России». И вспомним Ивана Аксакова (речь о Пушкине): «Не в том ли вся сумма наших бед и зол, что так слабо в нас во всех, и в аристократах, и в демократах, русское историческое сознание, так мертвенно историческое чувство!»

Тяжче всего — отсутствие у нынешних русских людей слабого и отроду сознания своего единства. Сегодня, когда и большинство народов России в бедствии, — многие из них крепятся своею объединённостью и усилиями местного устройства. А русский народ — в наихудшем положении, ибо в цепи наших потерь мы утеряли связующую, спасительную сцепку друг с другом, а с ней — и сознание своего места в стране.

Наше национальное сознание впало в летаргию. Мы еле-еле живы: между глухим беспамятством позади и грозно маячащим исчезновением впереди.

Мы — в национальном обмороке.

Когда во всём мире растут настойчивые национализмы — обморок нашего национального сознания отнимает у нас и жизненную силу, и даже инстинкт самосохранения.

С горькой горечью опасаюсь, что после всего пережитого и при ныне переживаемом — участь уклона, упадка, слабения всё более угрожает народу русскому.

Причины или силовые поля, направляющие нас к этому упадку, — они сплетаются в удавку на наших глазах, вчера и сегодня, но и тянутся из нашего далёкого прошлого.

У русских — своя выстраданная культура. Не будем отмерять ей всю тысячу лет — но уж верных шестьсот, от расцвета православной культуры в Московской Руси. Затем она испытала жестокую ломку с Петра I, её насильственно втискивали в чужие формы и заставляли развиваться в них. (То, что в геологии называется псевдоморфоз — кристаллизация в несвойственных формах). Но в фольклорном слое, а от пушкинского времени и в слоях высших — мы многое своё отстояли. И православие сквозь века питало наше духовное своеобычие.

В советское время разрушительно действовал не только коммунистический пресс, но искусственное вытворение советской культуры — взамен и в эрзац русской. (А более всего пострадал, грубо упростился наш язык. Сегодня в русском народе и даже в оставшемся тонком культурном слое его до поразительного предела утеряно ощущение и понимание собственного языка. За употребление сочных и объёмных русских слов из живого словарного запаса XIX века я получал упрёки в «новаторстве», в «экспериментаторстве» не просто от рядовых читателей, но от русских критиков, и даже деревенского происхождения: они уже не узнают народных слов! Недавно опубликовал я в массовой газете сотню нерасхожих русских пословиц — потекли письма с жалобами, что пословиц этих не понимают, например, «Выше ветру голову не носи» — как это понять? да самым поучительным для нас образом: не заносись, не гордись не по силам, — урок и нашим неистовым националистам).

А в последнее десятилетие русская культура ещё по-новому искажена тлетворным облучением её — через общественные образцы, через каналы информации и через образование, застигнутое в самый момент очищения от идеологии коммунизма, в момент пересоздания. Разложение школьного образования особо губительно: для русских подростков, да и юности постарше, — перестаёт существовать Россия как духовная сущность и как историческое явление. Но без объединяющего национального чувства мы, русские, — особенно при разбросанности наших пространств — рассосёмся, как безликий этнический материал, как аморфная масса.