1989; 1990; апрель 1991-го
В 1826 году, неожиданно возвращенный из ссылки, Пушкин был вызван во дворец новым, молодым императором и имел с ним тет-а-тет беседу, содержание которой передают многие источники. После этой встречи «умнейший муж России» испытал небывалый подъем надежд, связанный — нет, не только с возвращением личной свободы, не только с цензурными поблажками («Я сам буду твоим цензором» — кто же не помнит этого?), но прежде всего с приоткрывшейся вдруг возможностью участвовать в формировании интеллектуальной атмосферы, а отчасти и политической «платформы» нового царствования, «истину царям с улыбкой говорить», как прежде говорили ее академик Ломоносов, сановник Державин, «придворный историограф» Карамзин…
Что же: поэт и государство? Поэт и чиновная иерархия? Поэт и власть? «Две вещи несовместные»?
Но —
Беда стране, где раб и льстец
Одни приближены к престолу,
А небом избранный певец
Молчит, потупя очи долу.
…Если всякое сравнение хромает, то сравнение (даже самое ассоциативное, общее) той ситуации с ситуацией, в которой оказались мы после 1987-го, хромает на обе ноги. Или, как выразился один из авторов публицистического сборника «Иного не дано» (вышедшего в 1988 году в издательстве «Прогресс» и вызвавшего — тогда — бурный общественный отклик), выдающийся советский историк и культуролог Л. Баткин, хромает «наподобие гоголевского городничего из «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»: если помните, юродничий «сделал дирекцию слишком в сторону, потому что он никак не мог управиться с своевольною пехотой…».
Тогда на смену провалившейся политике либерализма, «дней Александровых прекрасного начала», пришла политика удушения страны; медленного, вежливого, в белых перчатках, но — удушения. Ныне… нужно ли объяснять, что при всех оговорках — дело обстоит иначе? Так что «аллюзия», исторический намек заключен у меня совсем в другом.
Интеллигенция была вновь «приглашена во дворец», вновь возвращена из ссылки [4] Такая аналогия носится в воздухе. Когда эта глава была уже набрана в журнале «Дружба народов», «Литературная Россия» (№ 44 за 1988 год) опубликовала эссе В. Турбина о Михаиле Зощенко, которое начинается тем же сюжетом и с тем же подтекстом.
— и метафорически, и, как в случае с физиком —. академиком А. Сахаровым или же с ленинградским литературоведом Михаилом Мейлахом, совсем не метафорически. Многим памятен нравственный эффект передовой статьи журнала «Коммунист» (№ 15 за 1987 год), напомнившей ленинское: «Пожалуйте к нам…». Не я один наблюдал: статью эту читали [5] Тогда читали; сейчас в это поверить трудно. (Примеч. 1990 года).
с равной мерой отклика и коммунисты, и последовательно беспартийные, и это было удивительно. Совсем недавно еще казалось, что у «высоколобой» интеллигенции надолго отбита охота сотрудничать с властью, отбита, быть может, еще прочнее, нежели охота идти против рожна.
Тут, впрочем, нужна терминологическая оговорка. Как показывают исследования известного советского социолога академика Т. Заславской (чья статья «О стратегии социального управления перестройкой» фактически открывает книгу «Иного не дано»), сущностное деление нашего общества давно уже проходит не по классам, а по группам, у каждой из которых свой социальный «интерес» — от «передовых рабочих и колхозников» и «политических и хозяйственных руководителей» до «представителей организованной преступности»… Ясно, что люди с дипломами есть в любой из этих групп, не исключая последнюю, но здесь у нас речь только о гуманитариях и «технарях», то есть о тех, кто владеет средствами интеллектуального производства; о тех, чьим «голосом» и были авторы сборника «Иного не дано»: обществоведы (А. Мигранян и М. Малютин, А. Бутенко и В. Киселев…), публицисты (Б. Селюнин и А. Адамович, Ю. Буртин и Л. Карпинский), представители точных наук (В. Гинзбург и М. Франк-Каменецкий), филологи (Вяч. Иванов и И. Виноградов), писатели (С. Залыгин и Д. Гранин), историки (Ю. Афанасьев и Д. Фурман)…
Кажется, все дифирамбы этой книге — и справедливо — уже пропеты передовыми изданиями наших дней — «Огоньком», «Московскими новостям»», «Знаменем». Все злые слова произнесены в тишине кабинетов. Значит, самое время отвлечься от эмоциональных оценок и задуматься вместе с авторами: а действительно, чего же не дано? И — кому не дано?
Внимательный читатель сразу определил «возрастной ценз» участвующих в книге. Ее написали (за редчайшими исключениями) те, кого мы не вполне точно зовем «шестидесятниками», то есть люди, захватившие на гребне отзывчивой молодости краткий промежуток свободомыслия в истории последних десятилетий и успевшие поглубже набрать в легкие кислорода, чтобы не задохнуться в «вольном воздухе тюрьмы» 70-х годов. Именно это поколение — самое активное; «социально молодое» и в нынешних процессах. Но как быть, если идущие вослед, к которым принадлежит и автор этих строк, не выдвинули из своей среды ярких лидеров, чье слово могло бы претендовать на общественный резонанс?
Читать дальше