Александр Архангельский - У парадного подъезда

А если так, если журнал принимает такую «огласовку» идеи свободы, то он неизбежно должен открыть двери всему и всем, что помогает личности выстоять, — вере предков, традициям родной истории, идеям либералов и умеренных консерваторов, демократов и монархистов. Кто регулярно читает «Огонек», тот знает: в течение 1990 года всему этому нашлось место в нем. И беседе с великим князем Владимиром Кирилловичем (1990, № 2). И глубоко концептуальной рубрике «150 лет фотографии», где старая Россия, возлюбленная нами о Господе, предстает во всех своих — таких родных, таких непоправимо утраченных — проявлениях. И статья Ю. Гаврилова о том, почему не состоялось Учредительное собрание… На идее личности журнал примирил столь несхожих авторов, как заядлый эгоцентрик (мне лично «литературно неприятный») Эдуард Лимонов и глубоко человечный (вскоре — ушедший от нас) Сергей Довлатов… Это не мешало «Огоньку» образца 1990 года иной раз срываться в пошлость (необъяснимый пример которой — юмореска Татьяны Толстой в первоапрельском номере); это не мешало ему выбирать не самые удачные стихи у талантливых поэтов — Тимура Кибирова, Юрия Карабчиевского. Или неквалифицированно готовить архивные публикации (письма Б. Л. Пастернака, 1990, № 1)… Но это позволяло ему быть действительно журналом для большинства, ибо день ото дня становилось яснее, что консенсус (если вернуть слову его изначальный, «непарламентский» смысл) может быть достигнут ныне только на основе уважения к личности. Тут, однако, возникало противоречие, вряд ли устранимое: чтобы проводить новую «линию» последовательно, «Огонек» должен был или превратиться в информационнопросветительское издание, «народный журнал», или пойти в разработке темы вглубь и потерять значительную часть подписчиков, неготовых к этому. Ни то, ни другое «огоньковцев» не могло устроить [22] Глава была закончена осенью 1990 года; в самом начале января 1991-го стало известно о расколе редакции «Огонька» и уходе большинства ведущих сотрудников. Газета «Коммерсантъ» свела все к финансовым делам; полагаю, что глубинной причиной конфликта был творческий кризис. (Примеч. 1991 года.) …

Но бесполезно загадывать наперед. Изменится ситуация — изменится и «Огонек». Главное — во всех переменах помнить, что он — зеркало, очень хорошее, но — зеркало. И незачем на него пенять.

Боюсь, опытный читатель критики уже затаился: а будет ли что про евреев? Спешу утешить: будет. Но после. И совсем немного: Сладкое подают на десерт и едят маленькими порциями.

Мы же начнем вот с чего.

«Толстый» журнал, в отличие от «тонкого», (того же «Огонька»), не призван отражать «кривую» общественного развития; ему достаточно однажды заявить свою позицию, а потом углублять ее, варьировать; принципиально иначе строятся его взаимоотношения с читателем: не «все флаги будут в гости к нам», а «звезда с звездою говорит». Что касается до «Нашего современника», то при всех его достоинствах (или недостатках) до 1986 года далекий от литературной элиты и не интересующийся «междусобойчиком» читатель относился к нему скорее как к альманаху, чем как к собственно журналу, обладающему неким особым «надтекстовым» единством. Одни брали в руки книжки «Нашего современника», когда здесь появлялись новые вещи Распутина, Белова, Астафьева, Абрамова, публицистика И. Васильева. Другие записывались в очередь, как только на страницы ежемесячника прорывались бурные страсти российской истории, представленные в лицах В. Пикулем. Но не было более-менее обширного слоя читающей публики, которая ждала бы прихода каждого нового номера «Нашего современника» как целостного ответа на волнующие ее вопросы социального, житейского, духовного мироустройства, хотя такие ответы «НС», пусть и в смутной форме, готов был бы дать и тогда; но его «журнальная философия» в 70-е годы реализовалась в столь тонких материях («стыковка» произведений, тематический отбор, тщательно закамуфлированные намеки), которых его потенциальный подписчик из провинции просто не умел различать. Он видел и ценил другое: «НС» печатает писателей из «глубинки», он горой стоит за русскую деревню и душой болеет за печальные судьбы выходцев из нее, горожан первого поколения; он по мере сил и понятными словами пишет про нашу историю; этого было достаточно, чтобы издание знали и любили (или не любили). Но этого было мало, чтобы оно стало печатным органом в старом классическом смысле; в том, в каком были ими «Русский вестник» и «Вестник Европы», «Отечественные записки» и «Москвитянин», «Новый мир» и «Октябрь».