Наталья Иванова: Скрытый сюжет: Русская литература на переходе через век

Комментируя выступление Войновича на презентации книги в петербургском «Quovadis?», П. Краснов ехидно замечает: «…нечасто писатель такого масштаба, как Владимир Войнович, тратит столько драгоценного времени — и своего, и чужого, — чтобы всего лишь признаться в нелюбви к коллеге» [59] Коммерсантъ. 24 июня 2002 г. . Никак не соглашусь с этим утверждением: такие понятия, как любовь или нелюбовь не двинут пера без существенных причин. (Да и для нелюбви должны быть существенные причины — она не возникает сама по себе.) Причина въедливого внимания (и спора — с явным принижением противника) коренится глубже сугубо личных эмоций, от нелюбви до зависти, которые инкриминируются Войновичу противной стороной.

Между тем и «Москва 2042», и последнее сочинение были выражением глубоких и накопленных (накапливающихся) этических, эстетических, идеологических систем (платформ), представлений (концепций).

Солженицын не принимал и не принимает либеральную идеологию и культуру. С самого начала своей литературной деятельности он, если и связывал себя (или лучше сказать, с собой) кого бы то ни было, то это были «деревенщики». Но в 60-х годах «деревенской» прозой и Аэропорт увлекался, и Белов — Астафьев — Распутин — Можаев и т. д. либеральной публикой были встречены с надеждой и радостью. Разочарование наступало постепенно — и вылилось в ряд литературных конфликтов (и даже скандалов), о которых, я думаю, профессионалы прекрасно помнят. Тогда, в 60-е, Солженицына своим считали и «деревенщики», и либералы. Но шло время, менялось лицо (и очень круто) иных «деревенщиков», пошли расколы внутри них, а не только внутри либералов. И, как правило, камнем преткновения было сугубо свое понимание русского, русской идеи, всего комплекса «патриотизма» . В конце концов — это можно ясно видеть и сегодня — значительная часть «деревенщиков» соединилась с официальными писателями-«патриотами» — и тем самым восстановила против себя либералов. Кстати, еврейский вопрос здесь был не из последних — я имею в виду характер размежевания.

Солженицын как знаковая фигура оказался в результате «иод подозрением» и у тех и у других. Для «патриотов» он был чересчур свободен и либерален — для либералов чересчур зациклен на русском. Сам Солженицын с «патриотами» отношений не выяснял — да, высказался по поводу Чалмаева, но по поводу развития «патриотизма» в сторону ксенофобии и изоляционизма предпочел молчание. «Патриоты», тем не менее, отнеслись к Солженицыну, его возвращению сначала в печати («Как нам обустроить Россию»), а логом и личному, прохладно. Однако дальнейшие выступления, интервью, в том числе и теле-, не говоря уже о книге «Двести лет вместе», укрепляли «патриотов» в ощущении нарастающей близости к идеям Солженицына — да и последние премии фонда Солженицына, и В. Распутину, и Л. Бородину, и особенно А. Панарину с его антиглобализмом дали им серьезные основания считать Солженицына «своим». Что же касается либералов, то все, кто от них откалывался (например, Л. Сараскина), считались потерянными, а ведь уходили они в сторону именно Солженицына.

Так что ехидная ирония «Коммерсанта», пафосный гнев «Московского комсомольца», диагноз во «Времени МН» А. Латыниной («…неужели… пустяка и достаточно для того, чтобы воспламениться неусыпной и деятельной жаждой мести?», вопрос риторический) — все это бьет мимо цели.

Собственно говоря, движительной силой войновичского пера и была энергия противодействия и противостояния — не столько Солженицыну, его мифу, сколько всему тому, что себя с этим мифом/знаком/фигурой связывает.

Давно известна вполне тривиальная истина: если кто-то пишет чей-то словесный портрет, особенно если портрет негативный, то автор бессознательно сам себя проявляет, а значит, и изображает. В принципе, перед читателем возникает двойное изображение — портрет с автопортретом. И — двойной миф. И читатель, естественно, вольно или невольно начинает сравнивать.

В чью пользу?

Прежде, чем отвечать на этот вопрос, попытаемся выделить акцентируемые автором — свои собственные черты. Как себя, выражаясь омерзительным современным языком, Войнович позиционирует? И как позиционирует он Солженицына? Разобьем качества, во многом оппозиционные, в две колонки:

Наивный, простодушный:

«Конечно, я слушал это (Саца. — Н. И.) развесив уши» (11).