Виктор Ротов - Ближе к истине

А зря!

Почему бы, например, в отделах не создать соответствующую времени обстановку? Чтобы в кабинетах, где трудятся инженеры, была и хорошая мебель, и удобства, и рабочий комфорт — обязательные спутники культуры и подтянугости? Почему бы в цехах не завести такие порядки, чтобы человек не только в минуты отдыха, но и за станком чувствовал себя человеком, а не придатком машины и винтиком производственного конвейера, где он только зарабатывает на кусок хлеба?

Почему бы не обустроить комнаты отдыха так, чтобы человек, пообедав, мог посидеть, расслабиться, почитать, послушать музыку, посмотреть какой‑то короткометражный видеофильм, а не «кемарить» после сухомятки за грубым замусоленным столом? Почему бы не организовать справочную службу и отдел ускоренного решения мелких служебно — бытовых вопросов? И многое, многое другое, что придает человеку чувство собственного достоинства, поднимает его в собственных глазах и в глазах других.

Тогда, может быть, мы не станем казаться друг другу мужиками? Тогда, может быть, зауважают нас и те, кто упорно силится сделать из нас рабочее быдло. А ведь при

дется нам об этом задуматься, рано или поздно, но придется. Иначе — духовно — нравственный упадок. Иначе деградация — альтернатива возрождению.

«г. Кубанские новости», октябрь 1992 г.

Выпускник Харьковского художественного института, украинец Николай Павлович Лой приехал в Норильск сразу после защиты диплома по приглашению местных властей — оформить спортивный зал и плавательный бассейн. Оформил и… остался. Что называется, прикипел сердцем к северному краю, очарованный его неброской красотой: нехитрым и нескончаемым разнообразием пейзажа и световых оттенков.

Кто побывал на Севере, а тем более за Полярным кругом, тот никогда не забудет его холодного неслышного дыхания, колючих морозов, циклопической величины ледников, вечной серой насупленности, робкого солнца, бросающего длинные причудливые тени; засугробленных поселков и городов, где свет в окнах кажется глазами доброй теплой души среди бескрайности и необоримости стужи. Где вечноледниковая безжизненность и негасимая человеческая живучесть пребывают в вечном борении. Где царит всегда лютый холод, и низкое небо давит на психику; где чудесным образом заостряются мысли и чувства человека, тем более, если он южанин, привыкший к высокому солнечному небу, теплу и ярким, переполняющим душу и притупляющим восприятие краскам.

Чтоб увидеть во всем этом прекрасное, надо обладать поистине соколиным глазом, необузданным воображением, великим терпением, негасимым внутренним светом и неистребимым душевным теплом.

Николай Павлович Лой обладает всеми этими качествами, он оплодотворил картины Севера своим художническим воображением, осветил внутренним светом унылую и, кажется, неистребимую серость пейзажа, согрел заиндевевшую землю теплом своей души.

Нам, южанам, странно видеть его картины, воспевающие «прелести» Севера. Мне даже зябко вроде стало после просмотра его картин в мастерской на улице Художнической в городе Славянске — на — Кубани. На них изображены снежные заносы, айсберги, жилые поселочки на краю земли, от сиротливого вида которых сжимается душа. И только огоньки в окнах утверждают неистребимость человеческого гения.

Одна картина так и называется — «Северное сияние». Это поселочек — с полдюжины заснеженных домиков. А над ним грандиозные «шторы» северного сияния. Нет, он не выглядит сиротливым в суровой неприглядности вечной мерзлоты, не поднимает в душе тоску, непременную, когда видишь изображение заброшенных и забытых Богом мест, как печать чего‑то обреченного, отторгнутого духом Севера. Хоть и заснеженный по крыши, поселочек существует: над трубами дымки, в окнах электрический свет. Через эти теплые золотистые огоньки в душу зрителя перетекают ощущение тепла жилища, аромат чьего‑то быта и каких‑то семейных радостей. Может, это любящая семья, и может, они ужинают. А может, слушают музыку, с трудом долетающую сюда с материка, как здесь принято называть большую землю.

На переднем плане угрюмо залегла засугробленная необоримо местность, по ней как бы шагают к поселочку с большой земли, преодолевая расстояния и стужу, опоры, несущие тонкие заледенелые провода, по которым и текут в дома электричество и музыка.

Казалось бы, и смотреть‑то нечего. А глаза не отведешь. И думается о многом. О большой земле, откуда дошагали сюда эти столбы, о тех людях, которые вдалбливали их в здешнюю вечную мерзлоту. Наконец, о государственной воле СССР, затюканного безмозглыми реформаторами. Когда не забывали, как это теперь происходит, про тех, кто трудится за тридевять земель, в заледенелом царстве. О том, как там живут люди, чем живут, как проходят их дни в ледяной пустыне. Как из теплого дома вышагивают в стужу, потому что долг зовет, потому что надо выполнять работу. Как потом отогреваются дома, как берегут друг друга, потому что здесь, на Севере, нет ничего дороже близкого, родного человека. Потому, что в этой постоянной стуже только и тепла — что любящее сердце; только и счастья — что стены, тепло. И только и надежды — что страна о себе помнит, не забывает.