дно балки, которая как бы «вытекала» из‑под гор, возвышавшихся громадно. За горами, мне представлялось, был какой‑то далекий, недостижимый и непостижимый, бесконечный мир. Он манил мое воображение и пугал. А через балку, на гой стороне, была усадьба лесника: дом и большой, всегда ухоженный, сад, виноградник и огород. В саду — качели. В моем представлении, там жили какие‑то сказочно благополучные люди.
По дну балки текла речка; бурная, быстрая. Глядя на нее, я от страха хватался за руку мамы. Шум воды, бесконечное бурное скольжение ее по камням и скалам вызывали в душе моей представление о некой могучей силе, которая гнездится где‑то там, в горах, а может, за горами. После дождя речка взбухала, бурлила, становилась еще страшнее — вода в ней делалась мутной, поток беспощадным. Она так разливалась, что правый берег ее почти достигал родников, притаившихся под скалами.
Родники были похожи на два глаза земли, устремленные в небо. Темные в непогоду и голубые в ясный день. В них всегда была прозрачная вода. Даже в долгие проливные дожди. (Нависшие над ними скалы и возвышавшийся скалистый берег отводили от них мугные потоки).
Прозрачное спокойствие воды в родниках всегда привораживало меня. Я мог часами глядеть в них. И наслаждаться бесконечной прелестью чистоты и некой непостижимой тайной. И что‑то говорило мне мягкое движение родниковых ключей на дне их. Что‑то я читал по ним, как глухонемой по губам собеседника. Наверно, с тех пор у меня осталась привычка смотреть собеседнику в глаза и на губы. Глазами говорит душа — самая загадочная суть человека, величайшая из тайн природы. Нет ничего более загадочного и более путающего наше воображение, чем душа человека.
Мама набирала воду, и мы шли к тропинке. Я при этом держался за дужку ведра. Возле тропинки мама оставляла одно ведро, со вторым мы поднимались наверх (сразу два было тяжело ей нести). Оставив ведро и меня наверху, она снова спускалась вниз. Пока она ходила, я, сидя на корточках, вглядывался в прозрачность воды в ведре, зачарованный 'тайной ее чистоты. Откуда вода берется и куда потом девается?..
Пробегая в мыслях, как бы начерно, наскоро маршрут, я с грустью констатирую: нет уже ни той тропинки, ни
родников, да и речки тоже нет, если не считать немощного ручейка, струящегося по дну наполовину затянутой щебнем балки. Щебень смывает потоками дождя с каменоломни, которая вот уже полвека питает камнем стройки города.
Город, подобно прожорливому чудовищу, поглощает камень. А люди все долбят и долбят горы, все возят и возят камень, набивая городскую ненасытную утробу. Уже неузнаваем стал Цементный хребет, обезображенный жуткими «ранами — террасами». А недавно перекочевала в чрево строек одна из вершин Петушка — горы, похожей на гребень петуха. И чем все это кончится — неизвестно. А пока новороссийцы, те, кто помнит город после освобождения от фашистских захватчиков и знает, как город был разрушен, завален разным оружием и боеприпасами, трупами немцев и наших моряков, тот сокрушенно качает головой. Многие ведь помнят и знают, что на перевале Петушка, как раз в седловине между его средней и крайней правой вершиной произошел кровавый бой. Моряки выбивали немцев, обосновавшихся за перевалом. Трупами моряков была усеяна широкая зеленая поляна на перевале. Теперь ни той поляны, ни самой вершины… Вместо нее — пустое место. И каменный карьер — ступенчатые террасы, откуда тянется в щель длинным белым языком отработанный щебень. Смываемый дождем, он заполняет балку, уносимый потоками все дальше и дальше в город. Не удерживают его дамбы, наращиваемые из года в год. Недалек тот день, когда эту балку — естественный сток — затянет щебнем доверху, когда потоки дождевой и талой воды хлынут по улицам окраины, снося на своем пути дома и усадьбы.
Родников, конечно, и след простыл. На тропинке образовалась мусорная свалка. Здесь такое скопление всяких отходов, что оторопь берет — откуда столько мусора?!!
На противоположной стороне некогда цветущая усадьба лесника с садом, виноградником и огородом превратилась в некое убогое захолустье. И глядя туда, я уже не думаю о том, что там живуг сказочно благополучные люди. И это тоже отзывается болью в душе. Под впечатлением я внимательно всматриваюсь и вслушиваюсь в жизнь природы в этих некогда цветущих, а теперь умирающих местах. И вдруг вижу и ощущаю некое настороженное, этакое безнадежное, полузамершее в страхе, приглушенное, вроде как пришибленное затишье. Видно, умирание балки с ее
Читать дальше