Виктор Ротов: Ближе к истине

Конечно, того дома, где я появился на свет, нет и в помине. Перестроены или облагорожены и все соседние дома. Не узнать и улочек Джакобы и Наконечной. Да и расстроилось само местечко. Дома теперь взобрались почти на самую вершину Черепашки и до «пояса» горы Прожекторной. Черепашка вроде осела и покруглела со временем. В войну на ней была зенитная батарея. Одна из самых «кусачих», как писали в своих донесениях немецкие летчики, бомбившие Новороссийск. Обслуга этой зе

нитной батареи была сплошь из девушек. И выполняли они свою боевую работу старательно. Потому и прослыла батарея «кусачей». Немцы изо всех сил старались ее разбомбить. Больше всего бомб было сброшено именно на Черепашку. Но не так‑то просто было попасть в вершину горы, да если она еще огрызается огнем. Но две фугаски все же прилетели в самую точку. Говорят, много девушек погибло.

Черепашка буквально изрыта воронками от бомб. Потому, может, и не растут’ на ней, как прежде, до войны, цветы и чабрец. Запах которого кружил голову молодым девчатам, сложившим здесь свои головы; не испытавшим, наверно, ни радости любви, ни гордости материнства.

Сейчас в траншеях бывшей батареи запустение, бурьян да шастают мальчишки. И вряд ли кто из них догадывается, что здесь каждый комочек земли пропах порохом. Грустно теперь смотреть на мусор и свалки, устроенные беспамятными горожанами здесь. Где жили и маялись в траншеях милые девчушки, а некоторые приняли смерть.

Я мало что помню из той поры, когда мы жили за Черепашкой. Мне было всего два — три года. Но кое‑что врезалось в память.

Помню, как мы с сестрой выглядывали маму, теснясь на подоконнике, вытягивая до хруста шеи, старались получше разглядеть дорогу, но которой мама спускалась с Кирпичного перевала. По той самой дороге, по которой потом мы ходили на огород, а теперь вот я хожу походом в прошлое. Мама носила из лесу дрова, кизил, груши; а после дождя — грибы. Эти лесные дары здорово нас выручали в те голодные 32–33–е годы.

Помню, в доме натоплено, на кухне парит выварка на плите. Дверь в большую комнату занавешена ряднушкой, чтоб тепло не утекало: мама будет купать нас.

Помню своего закадычного друга Васу. Так звали мальчика, одетого под взрослого мужичка: кафтанчик под пояс, на ногах маленькие сапожки, а на голове высокий картуз, какие носили купцы — приказчики. Отец его, уже в годах, женатый на молоденькой кацапочке, сапожничал. В маленькой полутемной передней, пропахшей кожей и сапожным варом, в углу было у него «рабочее место» — табуретка с сиденьем из переплетенных ремней и еще одна, на которой лежали инструмент, гвозди, кусочки кожи, разная разность. Мне нравился молоток с толстым пятачком на одном конце.

На стене, на гвоздике висела балалайка.

Увидев меня, дядя Гриша радушно улыбался, откладывал молоток, тянулся и снимал со стены балалайку. В это время из комнаты в переднюю выходили всегда степенный Васа и его улыбчивая молоденькая мама. Васа тотчас подбоченивался, и мы с ним делали выход камаринской. Молоденькая мама, с ямочками на щеках, звонко смеялась и хлопала в ладоши. Потом меня просили спеть. Я знал две песенки: про Шамиля и про балалаечку. Про Шамиля песенка исполнялась в сопровождении танца: я становился на колени, складывал руки на груди, бил медленно поклоны и пел:

Про балалаечку я немного переиначивал песенку. Видно, уже тогда у меня были склонности к сочинительству. Надо было петь:

Вместо «у Коли» я пел «у Васи», стремясь реалистически изображать действительность: ведь у Васи же в передней висела балалаечка…

Помню еще переполох и душевный трепет от страха, связанные с появлением в местечке огромного желтобрюха. Животное в общем‑то безобидное, но малоприятное. К тому же с ним связывали пропажу кур. Думали, что желтобрюх крадет. Мужики устроили на него засаду, выследили и убили. По этому поводу вызвали из города начальство, которое приехало на подводе и увезло убитого гада. Это была огромная змея — хвост ее мощно свисал с подводы. Я хорошо помню этот мощно свисающий хвост. И еще помню, что похитителем кур оказался местный дурачок, который ловил их незаметно, потрошил в кустах, жарил на костре и ел.

Но самые яркие мои воспоминания связаны с родниками в балке. Из которых мы брали воду.

По тогдашнему моему восприятию это было далеко от дома. Надо было выйти на самый край балки, потом спуститься по крутой и, казалось, бесконечной тропинке на